Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Задумайтесь о метафоричной основе слова “блохи”. Вы имеете в виду нечто мелкое, несущественное. Но, как и в разбираемой книге, вы не в состоянии точно выразить свою мысль. Блохи – это совсем не мелочи. Они не водятся у здорового и опрятного человека. Блохи вызывают брезгливость. Блохи, наконец, переносят смертельные заболевания».

«Для вас любое указание на ошибки суть ловля блох. Не очень корректная метафора. У вашего текста не блохи, у него – клещи, что высасывают из текста всякую жизнь и закрывают своими жирными телами любовно выстроенный сюжетец».

Всякий раз, когда вас потянет на привычное «п-фуй, ну это блохи, а суть-то, а замысел!» – перечитывайте приведенное выше. Вдруг удержитесь. Вдруг начнете учиться писать.

Возращаясь к нашему прозаику Левенталю, надо отдать должное: он свое слово держит. Сказал, что: «…не быть как Толстой или Достоевский» – и верно, на Толстого и Достоевского совершенно не похоже.

Зато похоже на Николая Васильевича Гоголя. Вернее, на гоголевского героя Ноздрева. Еще вернее – на ноздревского повара: «Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец – он сыпал перец, капуста ли попалась – совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох – словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет».

Так и тянет добавить: «совал… американскую тушенку, пачку гречки…».

Закончить, несомненно, надо финальной фразой сочинения маэстро Левенталя: «Становится все яснее гул самолетов. Взвывает воздушная тревога… Гул заставляет стены дрожать, так громко Света не слышала его никогда…. Тихое скрипение, с которым расхлопываются раковины бомболюков. То, что теперь слышит Света, – это величавая немецкая музыка».

От лица всех блокадников, их детей, внуков и правнуков скажем спасибо прозаику Левенталю. Он выбрал для описания гула немецких бомбардировщиков над Ленинградом скромный эпитет «величавая музыка», а мог бы назвать и «величественной», «восхитительной», «несравненной».

Но все равно получилось бомбически.

Кто не знает Галины Юзефович, высказывающейся о себе без ложной скромности? «В сегодняшнем литературном пространстве я – единственный человек, который пишет обзор каждую неделю, а летом – каждые две недели. Никто, кроме меня, не делает этого регулярно и в таких количествах. Отчего я и доминирую, прости господи, в этом пространстве». Друзья поддерживают: «Появились и звезды критики, самая яркая из которых – Галина Юзефович, и звезда филологии – Олег Лекманов. Елена Шубина – наиболее крупная звезда среди издателей» – рассказывает О. Бугославская («Критика: последний призыв»).

Хотя не столь «дружбообязанные» куда скептичнее относятся к звездам вроде Юзефович (и прочим из перечисленных О. Бугославской). Они скорее согласятся с высказываниями Николая Анастасьева («Трель жаворонка»). Когда критикесса описала свой главный критерий оценки текста: «Не бывает незамеченных критикой великих романов! Вот разве что “Петровых в гриппе” мы чудом нашли!» – почтенный американист парировал: «…с успехом как-то не все очевидно. Эдгар По умер в безвестности, Герман Мелвилл – тоже, на смерть автора эпохального, действительно великого, как впоследствии выяснилось, “Моби Дика” откликнулась всего одна нью-йоркская газета, да и то автор некролога умудрился перепутать имя, назвав усопшего Генри» .

Истинно так. История знает множество шедевров, причем не только литературных, авторам которых не довелось узнать славы при жизни, а после смерти их ждало долгое, но, к счастью, не окончательное забвение. Собственно, заветная мечта всякого историка искусства – найти такое забытое произведение и открыть его миру. Время от времени она исполняется, эта мечта. Ну или кому-то кажется, будто исполняется.

Поэтому хотелось бы рассмотреть некоторые чудесатые чудеса, кои нам обещает Галина Леонидовна. То и дело по Сети разносится: «Новый Гоголь родился!».

Примеры навскидку, обнаруженные практически в каждом посте Г. Юзефович на портале Meduza:

– «так плотно, странно, страшно, поэтично (позволим себе разок употребить это затертое слово) и при всем том обжигающе точно у нас сегодня не пишут»;

– «настоящий писатель, способный каждый раз ловить и привораживать читателя по-разному»;

– «определенно одна из главных книг, написанных по-русски за последние годы»;

– «со всей определенностью позволяет назвать сборник “Конец света, моя любовь” одной из главных – если не главной – книгой нынешнего года»;

– «даже в нынешнем виде “Чернокнижник” даст сто очков форы половине романов из шорт-листа премии “Русский Букер”– трудно представить себе лучшее – более теплое, плотное, материальное и вместе с тем столь воздушное – чтение для той долгой и темной зимы, которая нам предстоит»;

– «настоящая большая литература – и даже если у вас есть вопросы к романам Прилепина, в данном случае все на удивление просто, понятно и однозначно: сама жизнь, отлитая в слова, и беспримесное читательское счастье»…

Так пишут у нас или не пишут у нас «для беспримесного читательского счастья»? Среди расхваленных есть и те, кого Галина Леонидовна явно собирается внести в число своих «креатур», и те, кто сам может взять ее (или не взять) в «креатуры», но от критики. Однако многие неумеренно расхваленные «новые Гоголи» давно уже стали предметом насмешки.

Взять хотя бы уральское «чудо по фамилии Сальников». Его произведений Г. Юзефович как только не хвалила: « пишет Сальников как, пожалуй, никто другой сегодня – а именно свежо, как первый день творенья… из всех щелей начинает переть и сочиться такая развеселая хтонь и инфернальная жуть, что Мамлеев с Горчевым дружно пускаются в пляс, а Гоголь с Булгаковым аплодируют». О чуде нам твердили год с лишним, из каждого утюга, сняли по пресловутым «Петровым» сериал – и что? А то. Все как есть неправда.

Открываем книгу А. Горбуновой, автора из тех, «кто пишет, как вообще не пишут». Галина Леонидовна вещает : «…природа дарования Аллы Горбуновой по-настоящему уникальна. И именно эта уникальность позволяет ей порождать тексты настолько отличные от всего прочего и вместе с тем безошибочно узнаваемые, укорененные в толстом культурном субстрате и в то же время написанные словно бы с чистого листа – так, словно всей предшествующей традиции не существует».

Помилуйте, текст, состоящий из рефлексий вроде: «Я поняла, зачем мне Бог, и он стал мне больше не нужен. А нужен он мне был потому, что хотелось быть частью сообщества, семьи, хотелось какой-то альтернативы, и еще я очень боялась, что после смерти ничего нет» , – это написанное «с чистого листа»? А что тогда практически вся классика, вечно занятая то богоискательством, то богоборчеством?