Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Обломайтесь, бабоньки. Слезоточивый газ кончился, нашу программу продолжают политические памфлеты – слабонервных просят покинуть зал! Жаль, что мы еще не научились подсчитывать психотравмирующий эффект: Селуков-сатирик страшнее «Аншлага» и «Кривого зеркала» вместе взятых.

«Вечером премьер улетел в Москву, а Маржа Гешефтович выиграл миллион рублей на спор. Никто из его знакомых не верил, что Дмитрий Медведев запросто насрет на крышу гастронома».

«Пробудившись, старик Кабаев выпростал ноги из-под овечьего одеяла и свесил их с печи. Он вообще походил на домового Добби из Гарри Поттера, если б Джоан Роулинг взбрело в голову наделить Добби характером Люциуса Малфоя. То есть наглым, чванливым и властолюбивым характером».

Ну, и прочие конвульсии антинародного режима. За гуманизм и дело мира бесстрашно борется сатира! Подсказать, после какого слова смеяться? – да наверняка и сами знаете.

Пуще прочих меня умилил рассказ «Этот день», написанный в соавторстве с Капитаном Очевидность: фонари должны гореть, полы – быть чистыми, а офицерам полиции надлежит заниматься спортом…

Павел Владимирович, так какого рожна я сейчас вашу работу делаю, а?

Е. Водолазкин . Оправдание Острова. М., Редакция Елены Шубиной, 2020

Кто-то из Стругацких сказал: писать надо либо о том, что хорошо знаешь, либо о том, чего не знает никто. Но у Водолазкина собственная гордость: всю жизнь писал о том, что знают все, кроме него.

В «Лавре» видный медиевист заставил молодого лекаря бояться епитимьи за блудное сожительство с девкой. Хотя епитимья-то неженатым полагалась пустячная: шесть недель покаяния. В «Авиаторе» Е.В. устроил Дзержинскому инсульт вместо инфаркта и открыл в голодном Питере 1921 года колбасную фабрику – любопытно, на каком сырье работала? В «Брисбене» он отыскал в Германии несуществующий рынок донорских органов и принудил героя-музыканта извлекать высокие звуки на верхних ладах гитары, – Ричи Блэкмор мрачно курит.

Так или примерно так Водолазкин написал пять романов. Дальше, по-моему, не обошлось без ангела-хранителя, что шепнул профессору на ухо: мужик, ну хватит уже людей смешить… И прозаик решил-таки последовать совету классика: стал писать о том, чего никто не знает – хронику вымышленного острова:

«Работая над романом “Лавр”, я был лекарем, юродивым, паломником и монахом. Сейчас, десятилетие спустя, отважился стать хронистом».

Вот он, скромный наш герой – Нестор, Пимен и Георгий Амартол в одном лице. И соленые капли гулко падают с чела его на землю. Гулко. Точь-в-точь как в «Лавре» сказано. Исполнен долг, завещанный от Бога.

Накануне выхода «Острова» автор раздал стопицот интервью, где с чувством, с толком, с расстановкой объяснил, для чего роман написан и как написан. Примета скверная, хуже черной кошки: значит, с книжкой что-то не так. Проверено не раз – на Иличевском, Прилепине и иных прочих.

И впрямь: редкий читатель долетит до середины «Острова».

Во-первых, Водолазкин, как и любой питерский прозаик, страдает застарелым аутизмом: страшно далек он от народа. Больше всего Евгения Германовича занимает единственная на все случаи жизни мысль о фиктивности времени, что досталась ему от Лихачева (вневременное-всевременное), а тому – от Карсавина (время есть ошибочно ипостазируемая временность нашего Я). Что за саспенс из этого получается, можно судить по коматозному «Авиатору» – для прозы годится любой материал, кроме чистых абстракций.

Во-вторых, писатель – чересчур громкое определение для Е.В. Он средней руки компилятор: его амплуа – по чужим амбарам да сусекам поскрести, никак не больше. Раз уж взялся я препарировать «Авиатора», то продолжу: название – это Блок, замороженный герой – Маяковский, психическая деградация протагониста – Дэниел Киз, соловецкие флэшбеки – Ширяев и Киселев-Громов. И хорошая мина при плохой игре: пишу в средневековой традиции – с отсутствием идеи авторства и центонной структурой текста.

В-третьих, не вздумайте доискиваться смысла, он ликвидирован как класс. Идею здесь заменяют ее суррогаты. Иногда это пошлость фейсбучной чеканки, как в «Авиаторе»: выше справедливости – любовь. Иногда – до дыр замусоленный трюизм, как в «Лавре»: никто нашей земли не понимает, и мы сами ее не понимаем. Достойный итог 450-страничного текста, ага.

В «Острове» всех этих прелестей – как у дурака махорки. Роман читаешь так: сначала все подряд, потом через две страницы, потом через пять. Иначе не получается: нагрузка страшная, скука смертная.

Повествование начинается от Адама и Евы – и слава Богу, что не от трилобитов. Потом страниц тридцать подряд Е.В. пересказывает первые главы книги Бытия: что крестьяне, то и обезьяне – у Амартола так, а Водолазкин чем хуже? Надо ли оно читателю? – а его, дебила, никто не спрашивает. Будь счастлив, что прикоснулся к высокому.

Высокое вскоре откровенно надоедает: придуманные Феопемпты Кислобздящие и Павсикакии Возгрявые, а равно и династическая склока Ираклидов и Романидов – так себе аттрактант, на ба-альшого любителя. «Песнь льда и пламени» без характеров и с полудохлой интригой. Ступорозный текст оживляют лишь шалости княгини Гликерии, «ибо не было в истории Острова второй такой б…», – образ, списанный с византийской императрицы Феодоры.

В романе, надо сказать, знакомые все лица. Любил, к примеру, князь Парфений в ребячестве в ножички играть и чуть было от ножа не погиб. Ба-а, да это же царевич наш Димитрий Иоаннович, князь угличский! Самооценка у целевой аудитории моментально зашкаливает. Как после разгаданного сканворда.

Кстати, о Парфении: он да жена его Ксения воплощают вневременное-всевременное – в финале им по 300 с лишним лет. Ибо праведны суть. Грешен, не уразумел, в чем их праведность состоит: ну, супружеское ложе не делят, ну, противники смертной казни… А еще что? «В лето двадцатое Парфениево… В нашей же земле все эти годы ничего, достойного упоминания, не происходило. Не есть ли это признак мудрости властей? Счастливы времена, не вошедшие в анналы». Проще говоря, князь с княгиней два десятка лет груши околачивали, – а это в глазах Водолазкина несомненная заслуга. Он еще в «Авиаторе» декларировал: «Рай – это отсутствие времени. Если время остановится, событий больше не будет. Останутся несобытия».

Но несобытия – скверное сырье для прозы. Поэтому г-н сочинитель, скрепя сердце и скрипя зубами, соглашается на перемены: сначала на иноземную интервенцию, а потом на революцию. Я уже говорил, что Е.В. – не автор, а коллективный псевдоним группы соавторов. Главы о Светлом Будущем написаны с оглядкой на «Историю одного города». Впрочем, щедринский сарказм здесь исключен по определению: сатира и дюжина литературных премий в России суть вещи несовместные. «Остров» явно написан в расчете на тринадцатую, поэтому здешние смехуечки беззубы и безадресны. Волей-неволей вспомнишь советский хит: если кто-то кое-где у нас порой… Образчики для дегустации: