Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Захар, внимательный к своим ощущениям, будь то выпитое, съеденное или услышанное, сообщает читателям:

«Я поискал внутри реакцию на это: ее не было. Это война» .

Реакция наступит чуть позже, в знаменитом видеоинтервью «под веществами», где из Захара сумеет вырваться Евгений Николаич и срывающимся голосом в приступе экзальтации будет говорить журналисту Пивоварову и всем зрителям про свое управление подразделением, «которое убивало людей в больших количествах… я знаю что эти люди просто умерли и они похоронены, они лежат в… в земле… они просто убиты, и их много… Все, что мы делали, это просто полный голимый беспредел, че мы вытворяли!».

Все это, конечно, здорово напоминает злую пародию на рассказ Швейка о кошках:

«И живучи же эти кошки! Если прикажете, господин обер-лейтенант, чтобы я ее прикончил, так придется прихлопнуть ее дверью, иначе ничего не получится.

И Швейк с самым невинным видом и милой, добродушной улыбкой стал излагать поручику, каким способом казнят кошек. Его рассказ, наверное, довел бы до сумасшедшего дома все Общество покровительства животным»

Майор Захар тем и отличается от Евгения Николаича, что в отличии от своего прототипа он весельем насыщен, буквально пузырится им, искрит и сверкает.

« Вообще здесь часто так бывало: сидим в кафе, смеемся, сидим, смеемся, еще сидим, снова смеемся, – потом вдруг вскочили, запрыгнули в машину, исчезли из пределов видимости, – вдалеке где-то постреляли… потом вернулись, туда же уселись, где сидели, на те же места… – и опять сидим ».

« Такая война странная » – философски изрекает Захар. И добавляет поспешно: « Хотите, можете войной это не называть, мне все равно ».

Еще бы местных спросить – им-то как, тоже все равно или не очень?

Веселье, кстати, и не думает затихать.

«Уже темнело; я сообщил новости комбату, тот снова засмеялся.

…Народ толпился возле штаба, все зудели. Как после веселой игры ».

Поневоле задумаешься над словами того из Прилепиных, который негодовал и обличал: «Смех в наши дни куда чаще признак слабости, а то и глупости – а никак не ума… Признак нездоровья».

С последним, кстати, нельзя не согласиться. Если о своем физическом нездоровье герой книги благоразумно умалчивает, то насчет не менее важного психического поневоле пробалтывается. Не напрямую, конечно – этим он как раз отличается от честного Швейка, – а случайно обнажаясь в приступах самолюбования и сказаниях о несвершенных свершениях.

Таковы, например, полные драматизма страницы, повествующие о взятии «языка» (упреждая события – разумеется, не взял, тут классическая ситуация из разряда «а разговоров-то было, господи…»).

В главном стратегическом месте – в ресторане «Пушкин» – герой обстоятельно описывает свой заказ: рюмка коньяка (фиксирует всю свою физиологию: выпил, покурил), кофе (как важную информацию отмечает, что не любит его), куриный бульон (потому что теплая жидкость полезна для пищеварения).

Но поступает вызов от «лички Главы».

«Глава сказал, что нужен язык. Вам нужно добыть языка. Сказал: передайте Захару: нужен язык ».

Партия сказала: надо! Космомол ответил: есть! В конце концов, и замполит может справиться, он же замполит в разведовательном батальоне – значит, тоже разведователь.

Героем высказывается предположение: « видимо, какого-то важного ополченца либо выкрали прямо из города, либо взяли на передке ».

Так что надо искать «языка» на обмен.

Будучи натурой чувствительной (мы же помним и про клятву книжкой, и про детства свет, и первую любовь, и молитву в страшный час), Захар сильно и напряженно переживает.

« У меня возникло противное чувство: словно кто-то живой поселился внутри, елозит там, возится, ноет – и, сука, не отпускает ».

Предположу, что это никто иной, как Евгений Николаич там в нем ожил и завозился. В самом деле, не бульон же внутрях забродил – все же «Пушкин» ресторан приличный не хочется думать плохого про тамошних поваров.

Далее следует очень важный для понимания героя абзац. Пожалуй, один из самых важных во всей книжке-самогудке.

« … язык наверняка нужен, и пока у меня елозит, возится, ноет внутри, – взятого в плен нашего бойца пинают в грудь и бьют в лицо, и надо его менять, надо спасать, и нечего тут кривляться ».

Без всякого сарказма – очень сильный абзац. Хочется одобрительно кивнуть и утереть слезу украдкой. Да что там – пожать майорскую длань хочется: вот на таких ребятах, верных и понимающих, ценящих жизнь, и держится все.

Но так и застываешь с протянутой было рукой, вникая в описание дальнейших событий. А они, если кратко, такие: покурил, встретил Длинного, потом пришел Дед, потом еще трое, и с ними Араб. Граф, Тайсон. Ну и во главе всего майор-замполит Захар, остро переживающий за бойца, которого в плену бьют ногами и которого надо обменять на раздобытого «языка». Чертыхаясь и перешучиваясь, компания идет куда-то в темноте. Еще бойцы. Слушанье рации. Перестрелка. В деле участвует даже некий «заряд» из неизвестного науке РПГ-9, прилетая в соседнее помещение – не спрашивайте, что это за орудие и как майор Захар этот «заряд» распознал-определил.

Операция по взятию «языка» отменяется. Как говорится: «не время сейчас – война!».

« Мы приехали домой очень веселые » – сообщает об итоге операции повествователь – тот самый Захар, что совсем недавно томился, переживал, прислушивался к нутряному брожению и смаковал в своем воображении страдания пленного бойца, которого надо во что бы ни стало обменять. Раз не получилось, не срослось – то и бог с ним, со страдальцем – из сердца вон, и скорей домой в веселом настроении. Пить чай и рассказывать уже про других, более удачливых бойцов. А про того, которого в плену в грудь и по лицу – тема прошлая, проехали, забыли.

И куриный бульон, и беспокойный нервный Евгений Николаич внутри бравого майора Захара угомонились.

Перед нами во всей красе – заурядный психопат, которому глубоко плевать на людей. На всех, кроме себя. Заурядный вовсе не значит «глупый». Наоборот, хитрый, осторожный, ловко имитирующий чувства, любящий театральность и отлично манипулирующий людьми. Но внутри – холодная мертвечина, и она откровенно проглядывает сквозь весь неряшливый текст прилепинской книжки. Не просто проглядывает, а еще и духовитость придает, за версту чуется.

Эпизоды, подобные описанному, переполняют книгу. В них нет ни логической завершенности, ни, что для литературы намного важнее – эмоциональной. Потому что ей неоткуда взяться. Имитации душевных переживаний автору попросту не хватает на весь текст, у несчастного литератора обнаруживается явный дефицит по этой части.