Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Вообще я люблю читать о жизни и творчестве разных людей. А уж когда перо обмакивает Захар – тут только успевай хвататься за ручки кресла, чтобы не выпасть на крутых виражах его quasi una fantasia…

Действительно, широкому и поверхностному эрудиту типа Прилепина может показаться, что Швейка чехи не любят – на Ютубе даже ролик есть какого-то владеющего русским языком младочеха об этом. Скорее всего, его Евгений Николаич и посмотрел. И в чешском языке – а мне довелось его изучать – в самом деле есть глагол «швейковать», нечто вроде нашего «дурить», «идиотничать», «хитрожопить». Чеху не понравится, если к нему такое слово применить. Но сам Швейк – однозначно национальная гордость чехов. Как и пиво. Книга про Швейка есть в каждой семье. «У Швейка», «Вместе со Швейком» – заведения с такими названиями повсюду, в каждом чешском городке. «Швейка» несколько раз в год показывают по ТВ. Если попробовать провести аналогию, это как наш родной Остап Бендер. Назови его именем какого-нибудь предпринимателя – тот сочтет, что его в жулики записали. При этом книги или фильмы о похождениях великого комбинатора он будет, с большой долей вероятности, нежно любить.

Автор сокрушается, что «так и не высказал чехам свою осведомленность, начитанность, а заодно и человечность». Не беда. Учитывая соотношение «два чеха – тираж в несколько тысяч» – сполна отыгрался на читателях.

После расправы над светлым образом чешского достояния Прилепин повествует о батальонных хлопотах бойцов – уже не чехов, а обычных духовитых людей. Духовитые не в том смысле, что пропахли сильно от окопной жизни, а в особом, прилепинском понимании русского языка – в этом слове он видит нечто духовное.

Примечательно описание одного из бойцов: « может, якут, может, башкир, – я на глаз не отличаю» . Ну да: одно слово – румын!

Но гораздо интереснее писательское видение свергнутого главы ЛНР Плотницкого, похожего у автора «на внебрачного ребенка северокорейского генерала и заведующей продмагом брежневских времен ». Тут, понятное дело, не столько про внешность, сколько про «духовитые» качества – занимательная евгеника от самого Евгения Николаича.

Впрочем, до высот Лимонова, чьим учеником Прилепин себя упорно называет, еще далеко. Ну что там какие-то беспомощные генералы да завмаги. «Прилепин толстолягий, мордатый, модный парень, своего рода Дудь, принадлежит к той же категории шоу-бизнес звезд, что и Ксения Собчак… литературное насекомое…».

Вот как гвоздить и припечатывать надо, вот где мастер-класс:

Есть, есть еще чему учиться Евгению Николаичу.

Сам себя несчастный литератор видит, конечно, несколько другим. В книжке-самобранке он с удовольствием вспоминает дни былые, те самые, «лимоновские»: « Я сам был в молодости хулиган, нацбол, размахивал красным знаменем».

И хотя Лимонов предельно ясно высказался о «нацбольстве» Прилепина, тот не спешит упускать из рук столь щекочущий нервы почтенной публики «факт» своей биографии. Был, мол, хулиганом, был нацболом! И размахивал!

Снова сделаем биографическое отступление и опять дадим слово бывшему сослуживцу нашего героя. «На маршах несогласных призывал <���избить> отряд, где служил. За что долго пытались его выловить на этих митингах, но ни разу его там так и не увидели. Потом, когда он стал няшечкой и даже запел песенки, то решил извиниться. Накрыл ресторан в Дзержинске, всячески пел песни и улыбался. Пацаны простили».

Хулиган и озорник, тут не поспоришь. Проказник «по всем направлениям», как раньше «на фронте», так нынче и в общественной жизни.

Тут придется забежать чуть вперед и упомянуть знаменитую прилепинскую оду Михалкову, растянувшуюся на несколько страниц его книжки. Прилюдное лобызание вызвало всеобщее восхищение силой исполнения.

Правда, Михалков в исполнении Прилепина здорово смахивает на полковника «дедушку» Флидрера, про которого Швейк завирал попучику Лукашу так: «Такой добрый, прямо что твой святой Мартин, который раздавал гусей бедным и голодным». Только Швейк откровенно глумился, а Захар на полном серьезе – ведь веселье и смех недопустимы в важных делах – перелицовывает Песнь песней царя Соломона

Даже бескомпромисный критик Александр Кузьменков, обычно скептически относящийся к всевозможным талантам и возможностям сочинителей «большой премиальной литературы» оценил гимнастические способности литератора: «Пламенный революционер пополам сложился, чтобы смачно чмокнуть барина пониже спины».

Остается лишь уточнить – площадь покрытия чмоками сильно превышает размер барского седалища. « Блистательная сановность» , « очаровательная хамоватость», «и альковное что-то, и церковное», «прирожденый царедворец», «меня прижала на миг к могучей груди сразу вся русская аристократия – вернее даже, боярство» — вся эта страстность авторского языка добирается до самых подошв барских штиблет. Быть может, это те самые штиблеты, которыми сановный царедворец и лупил с ноги в лицо настоящих нацболов, скрученных охраной – был и такой случай в его очаровательной альковно-церковной биографии…

Словно невзначай оброненное « мой старший товарищ » в адрес могучего аристократа легко объяснимо. А потому что Михалков тоже занят важными делами – « по слухам… был советником императора… по делам всего сущего, движению светил небесных и копошению гадов земных ». Советник и заместитель «по всем направлениям» – готовый прилепинский идеал, который наш несчастный литератор будет пробовать реализовать то «на войне», то в московском театре.

Но вернемся от dolce vita к окопно-казарменным страницам книжки-самописки.

Захар посещает с экскурсионно-ознакомительными целями гостиницу-казарму «Прага», перед которой скульптура выбежавшего «отлить на травку» Швейка, а внутри – промерзшие батареи и занавески. На кроватях лежат бойцы, не реагирующие на появление комбата и экскурсанта. Магическим образом название гостиницы и скульптура литгероя снова начинают оказывать влияние на несчастного литератора и тот начинает «швейковать» в полную силу.

«Они мертвые? – спросил я всерьез. – Или муляжи?».

Тут вновь вспоминается выпивший фельдкурат Кац, который «проявил неожиданный дар задавать самые разнообразные вопросы:

– Вы женаты? Любите горгонзолу? Водятся ли у вас в доме клопы? Как поживаете? Была ли у вашей собаки чумка?»

Комбат, которому навязали в заместители бравого майора Захара, человек бывалый – чувствуется, что всяких-разных повидал сполна. Поэтому отвечает просто: «Устали». И уходит поскорее куда-то, весь в горестных раздумьях.

Оставшийся наедине с бойцами гость, наряженный в форму, которая была « отличная, непродуваемая, красивая: «Бундесвер », выдает серым, похожим на подсохших утопленников и зыбучих мертвецов (что бы это ни значило) бойцам сто рублей на сигареты. Что, в общем-то, правильно, если верить самописной книжке – в ней герой привозит на войну « едва ли не четверть всей налички, заработанной к сорока годам », о чем сообщает с интонациями Антон Семеныча Шпака, у которого «все, все шо нажил непосильным трудом…». Надо экономить, тем более, « из признаков роскоши – имелась только собственная машина: мой бодрый, непотопляемый «круизер». С номерами «три пятерки, а буквы – НАХ».