Михаил Голубков - Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

М.М. Голубков, описывая «литературные процессы» 1960-х годов, обращает внимание, что они стремились повторить печально знаменитые процессы 1930-х годов, но выглядели вопреки желанию их организаторов пародией. Они со всей очевидностью обнаружили, что хрущевская десталинизация страны принесла необратимые результаты и возврат на тридцать лет невозможен. Так, и в 80-е дистанция между реальной жизнью человека и формальной, окруженной пропагандой, была настолько велика, что процесс над писателем приобретает черты комедии, в которой не все сыграли свои заранее распределённые роли. Когда происходило голосование на заседании, то голоса разделились поровну: половина – за исключение, а другая – за выговор. Решающим оказался голос Е. Полуякова, который проголосовал за выговор и тем самым изменил решение комиссии, которое было уже принято несколькими днями ранее…

Ничипоров Илья Борисович, доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ, священник Русской Православной Церкви

Роман Юрия Полякова «Козленок в молоке» (1995) представляет сатирическое изображение литературной среды и общественного климата позднесоветской поры. Застольные эпизоды имеют в произведении лейтмотивный характер и, выведенные во многих гастрономических, психологических, историко-культурных подробностях, придают парадоксальное освещение центральным персонажам и сюжетным коллизиям. Застольная тематика романа соотнесена с изображением писательских кругов 1980 – начала 90-х гг., личных и творческих судеб персонажей в контексте «эпохи перемен». Примечательно внутреннее «структурирование» «общепитовского» текста романа: ресторан, буфет в Центральном Доме литераторов, пивные ларьки в Мытищах в период «перестроечной» антиалкогольной кампании, а также домашние застолья. Гастрономический аспект «Козленка…» парадоксальным образом соотносится с постмодернистским экспериментом по искусственному моделированию фигуры писателя как безликого носителя расхожих социально-политических идеологем.

Проза Ю.Полякова 1980—2010-х гг. стала пристрастной художественной летописью «эпохи перемен», затрагивающей сферы социальной, частной, культурной жизни [36] Ничипоров И.Б. «Мысль семейная» в романах Юрия Полякова //Русская литература: ХХ век и современность: Коллективная монография к юбилею проф. М.М. Голубкова. – М.: МАКС Пресс, 2020. – С. 114–128. – URL: https://istina.msu.ru/publications/ book/303351903/ .

Романы «Козленок в молоке» (1995), «Веселая жизнь, или Секс в СССР» (2019) живописуют хитросплетения литературного быта второй половины века и постсоветской поры. В первом из них колорит времени, творческих, личных, общественно-политических взаимодействий особенно ярко передан в сквозных застольных эпизодах. «Ресторанно-гастрономические подробности» [37] Ибадова Н.Э. Художественное время в прозе Ю.М. Полякова: Дис… канд. филол. наук. – М., 2020. С. 70. , искусно вписанные в карнавализованную картину мира, где, начиная с заглавия, обыграны ветхозаветные сакральные установления о разделении мясной и молочной пищи [38] Рюмин Д.А. Особенности карнавализации в романе Юрия Полякова «Козленок в молоке» // Вестник Череповецкого государственного университета. – 2013. – № 3.– Т. 2. – С. 90–93. , доносят до читателя насыщенный вкус «культурного бульона рубежа 80-90-х годов» [39] Голубков М.М. Сатира Юрия Полякова // Север. – 2016. – № 1–2. – С. 73. .

Предпосланные роману размышления о постмодернистской ситуации конца века, когда «мы живем в эпоху литературных репутаций» [40] Поляков Ю.М . Козленок в молоке. – URL: https://knigindom.ru/ read/?book=20893 (дата обращения: 26.10.2020). и зачастую сам «текст не имеет никакого значения», – художественно воплощены в авантюрном сюжете произведения. У нескольких завсегдатаев Дубового зала Дома литераторов в порыве «алкогольного романтизма», в состоянии готовности «пить, что есть» возникает идея на спор «за два месяца» сотворить из «первого встречного дебила… знаменитого писателя». Объектом эксперимента, «странным литературным гомункулусом» [41] Голубков М.М. Сатира Юрия Полякова // Север. – 2016. – № 1–2. – С. 72. оказывается недоучившийся в ПТУ Витек Ака-шин из Мытищ – «здоровенный кудряво-конопатый парень, не знающий, куда деть свои огромные красные ручищи». «Столик Дубового зала ресторана ЦДЛ, бессчетные бутылки пива, настойка «амораловки», эдакий эликсир, дающий иллюзию вдохновения» [42] Голубков М.М. Сатира Юрия Полякова // Север. – 2016. – № 1–2. – С. 77. знаменуют для персонажей не только «бегство от экзистенциального вакуума» [43] Там же. , но и игровое, актуализированное «как раз накануне гласности» противоборство с обанкротившимся литературно-политическим официозом.

Застолье в ЦДЛ образца середины 80-х, непременно сопровождаемое пивом с раками и рыжиками, служит атмосферным фоном завязавшейся интриги и выступает пограничьем слабеющего властного дискурса и наступающей контркультуры, запутанным клубком частных и общественных отношений. Примечательна в романе пестрая мозаика проявлений ресторанной литературной богемы. В этом зале сочиняются амбициозные околокультурные проекты, вдохновенно витийствует критик Закусонский, который «твердо считал талант своей глубоко личной принадлежностью и наличие талантов у кого-либо еще полагал такой же нелепостью, как копыта у болонки». Днем тут кипит ресторанная жизнь, на ее «спасительный огонек стягивались злоупотребившие вечор труженики пера», которые подчас неосознанно пытаются заглушить «профессиональный ужас собственной бездарности и бесплодности», предать забвению несбывшиеся творческие мечты и, смакуя гастрономические удовольствия, тешат себя иллюзией предстоящих художественных открытий: «Но уже после нескольких рюмок водки, закутанных рыбной солянкой, где в золотисто-оранжевой лимфе плавает желтый полумесяц лимонной дольки и с самого дна таращатся иссиня-черные маслины, жизнь постепенно начала наполняться смыслом, думы обретать внятность, а литературные образы тесниться в голове, как гости в лифте. И вот человек, который всего полчаса назад просто не хотел жить, уверенно сидит за столиком, и на лице его играет мудрая улыбка тихого победителя жизни».

Отрывистыми штрихами, в меняющихся ракурсах прорисованы характерные для этой среды типажи. В фокус авторского зрения вдруг попадает незнакомка, обойденная, вероятно, литературной славой и «уныло пившая минеральную воду. Лицо ее было абсолютно неподвижно, ибо при малейшем мимическом колебании толстый слой грима мог осыпаться прямо в тарелку с солянкой». В пустеющем к ночи ресторане проступает тоскливая оборотная сторона псевдотворческого хмеля: важный литератор Чурменяев вместе «с иностранцами, нализавшимися совершенно по-русски, уехал догуливать в «Метрополь», а «незнакомка допила шампанское, подкрасила губы и ушла, твердо печатая шаг». Иные «мастера» слова ощущали себя беспомощно блуждающими среди теней прошлых литературных эпох и собственных невоплощенных замыслов: «Перебравших литераторов, выборматывающих что-то о своей неоцененной гениальности и безусловной слабости Достоевского как стилиста, под руки выводили на воздух, где они стояли и, пошатываясь, мучительно вспоминали адреса, чтобы сообщить таксистам».