Михаил Голубков - Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

В общем, интересный получился роман. Людям, жившим в 80-е годы, будет очень интересно вспомнить быт и бытие той эпохи. Вспомнить литературную и общую историю. Тем же, кто не жил, интересно будет узнать о том и о другом.

Сама идея нашей книжки состоит в том, чтобы обнаружить современные и ретроспективные контексты творчества ее героя. Даже в том случае, если контексты эти весьма и весьма парадоксальны. Как, например, можно сравнивать убежденного реалиста Ю. Полякова и убежденного постмодерниста В. Сорокина? Кажется, что ответ напрашивается сам собою: никак нельзя. А между тем это весьма поверхностный ответ…

Давайте подумаем, что между ними общего? Во-первых, они почти ровесники, в литературу входили в 80-е годы прошлого века. Во-вторых, их нынешнее прочное положение в литературе, заслуженное исключительно художественным уровнем их текстов, а не поддержкой той или иной литературной партии, журнала или близостью к политической власти, чем многие современные авторы отнюдь не брезгуют. Честно говоря, мне казалось, что они просто не могут не видеть друг друга в пространстве современной русской словесности. Надо бы это прояснить…

С Сорокиным я виделся один раз, и эта встреча не переросла в знакомство. С Поляковым, как вы знаете, мы в весьма добрых отношениях, и если одного я спросить о его литературном оппоненте возможности не имел, то у другого не имел возможности не спросить. И Юрий Михайлович ответил мне, что за творчеством Сорокина он следить практически перестал, что ему не интересно. Меня этот ответ расстроил, потому что многие вещи Полякова содержат скрытую или явную полемику с наиболее яркой фигурой современного русского модернизма/ постмодернизма. Впрочем, как говорил Бахтин, иногда веяния современности просто носятся в воздухе, минуя индивидуальную память творца. И если писатели ведут между собой диалог, не подозревая об этом, то нам-то хорошо бы в него вслушаться…

Цыганов Дмитрий Михайлович , студент филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

Конечно, духовно близкими людьми Юрий Михайлович Поляков и Владимир Георгиевич Сорокин не являются и никогда таковыми не являлись. Строго говоря, два этих человека не сходятся ни по взглядам, ни по убеждениям. В одном из интервью Ю. Поляков открыто заявил о своем отношении к якобы чуждой для него сорокинской (и пелевинской) эстетике:

это направление мне чуждо в литературе. Это серьезные писатели [В. Сорокин и В. Пелевин. – Д.Ц .] в той эстетике, которую они выбрали. <���…> Язык у них слабоват, особенно у Пелевина. Был период, когда пытались сказать, что это теперь такая современная русская литература. Вот это неправда, она не такая. Это ее маргинальный край, интересный, безусловно. Мы, консерваторы, смотрим на вещи гораздо шире, чем они. Мы их читаем и знаем, а они варятся в своем соку и никого не знают [44] Поляков Ю.М. : Вместо госцензуры появилась корпоративно-групповая система запретов // URL: https://www.nakanune.ru/articles/113778/ (дата обращения: 10. 10. 2020). .

В данном высказывании писатель указал сразу на двух современных авторов, однако, в силу известных обстоятельств, попытки обнаружить пелевинские мотивы в поляковских произведениях практически обречены на неудачу. В случае же с сорокинским претекстом мы с большой долей уверенности можем сказать: Сорокина Поляков не только «читает и знает», но и прямо откликается на «чуждую» ему поэтику в своих художественных произведениях. Так, например, в последнем на сегодняшний день романе «Веселая жизнь, или секс в СССР» (2016–2019) мы также находим фрагменты, непосредственно характеризующие, подчеркнем, личное отношение Полякова к творчеству автора «Нормы» (1979‒1984, 1994):

Я смотрел ему [отъезжавшему «пазику» с надписью «Москанализация». – Д.Ц .] вслед, не подозревая, что через три-четыре года [действие происходит в период «андроповщины». – Д.Ц .] все в литературе переменится до неузнаваемости. Всевозможные нечистоты и фекальные отбросы жизни станут главными темами изящной некогда словесности. Мат-перемат из подворотен и пивных могучим потоком возмутит чистые воды советской литературы. Бомжи, извращенцы, наркоманы, урки, душегубы, психи заполонят повести и рассказы.

<���…>

Зато про космонавтов, пахарей, разведчиков, строителей БАМов и даже про пионеров-героев перестанут писать вовсе, разве что с постмодернистской подковыркой [45] Поляков Ю.М . Веселая жизнь, или секс в СССР: роман. М., 2020. С. 286–287. Следует понимать, что эта реакция «из дня сегодняшнего» характеризует авторское отношение лишь на его текущем этапе. Естественно, что писатель, говоря о том, что думал так и 30 лет назад, так или иначе стремится показать верность собственным убеждениям; однако тексты Полякова демонстрируют нам несколько иную (не статическую, а, наоборот, динамическую) картину. .

Однако перед нами тот самый случай, когда сами тексты двух полярно разных писателей оказываются удивительно близкими по тематике. Близость эта заключается в обоюдном интересе Ю.М. Полякова и В.Г. Сорокина к тем направлениям, в каких движется «перерождение», трансформация ощущения русским человеком истории, собственной идентичности: от дореволюционного имперского сознания к советской негативной самоидентификации и «новорусскому» пафосу гражданственности [46] Сам Сорокин в одном из интервью отметил, что в позднесоветские времена позиция московского андеграунда, к которому и причислял себя писатель, не реагировала остро на окружавшую их ситуацию: «И так я жил, пока мне не исполнилось 50. Сейчас гражданин во мне проснулся ». См.: Сорокин В.Г. «Темная энергия общества». URL: https://www.srkn.ru/interview/spiegel.shtml (дата обращения 10.10.2020). , к постсоветскому поиску «национальной идеи». Два автора сходятся уже в том, что переход от советского к «новорусскому» мироощущению определяется ими тенденцией к стремительной деградации социума. У Сорокина «упрощение» образа будущего заключается в том, что тот сближается с массовым представлением о русском средневековье (ср., например, в «Дне опричника» или некоторых рассказах из сборника «Сахарный кремль»). У Полякова же этот «регресс» изображается куда радикальнее, о чем говорят хотя бы «повадки» действующих лиц пьес «Хомо эректус» или «Золото партии». Абсурдность , ставшая доминирующей характеристикой «новорусской» реальности, в равной мере привлекает двух авторов. Абсурд для них – не прием иносказания, а форма существования постсоветского человека, краеугольный принцип его мышления. Оба автора также заняты поиском способов описания и анализа парадоксов, то и дело возникающих в обстановке подобной утраты определенности. В этом прослеживается преемственное отношение писателей к традиции ОБЭРИУ, к принципам литературы абсурда, оформившимся в русской литературе в 1920—1930-е годы. Этот аспект окажется важным для последующего анализа феномена постсоветского человека в интерпретации наших авторов. Изначально может показаться, что если Сорокин прямо апеллирует к национальной проблематике, основываясь на анализе интеллектуального пространства сугубо «земли Русской», отграниченной от всех иных земель «Великой Русской Стеной», то вердикт Полякова имеет более общий характер и отсылает нас к ходу развития всей человеческой цивилизации. Безусловно, произведениям и Полякова, и Сорокина свойственно стремление к универсальной проблематике, тяготение к постановке онтологических вопросов, однако еще сильнее в них присутствует связь с русской литературной традицией, что само по себе выделяет приоритетность именно национального аспекта.