Людмила Зубова - Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 [калибрятина]

М. В. Ломоносов. «Искусные певцы всегда в напевах тщатся…» 238.

Самый известный пример рефлексии на эту тему во второй половине ХХ века – строки Владимира Высоцкого:

Мы говорим не «штормы», а «шторма» —

Слова выходят коротки и смачны:

«Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума,

Из палуб выкорчевывая мачты.

Владимир Высоцкий. «Мы говорим не „штормы“, а „шторма“…» 239.

Александр Левин противопоставляет грамматические варианты множественного числа слов в таком контексте:

Мы садимся в наш автобус,

собираемся поехать.

Тут кондýкторыприходят,

а потом кондукторá

И кондýкторынас просят:

«Проездные предъявляйте!»,

а кондукторáвелят нам:

«Оплатите за проезд!»

<���…>

Повезут ли нас шофёры

до метро без остановок,

или высадят в канаву

удалые шоферá?

Александр Левин. «Мы садимся в наш автобус…» 240.

В этом случае контраст между элементами социального просторечия и литературной нормы не просто семантизируется: кондукторы и кондукторá , шофёры и шоферá оказываются разными персонажами, они не только по-разному говорят, но и по-разному ведут себя. Эти различия и формируют сюжет стихотворения. Но антитеза форм представлена не в речи персонажей, а в речи наблюдателей, которым свойственна языковая рефлексия. Иными словами, в стихотворении обнаруживается лексикализация падежно-акцентологических вариантов 241.

А у Евгения Сабурова находим:

Пока не вернусь я гиппопотамом

к маленькой миленькой девочке Лизке,

пока я играю крестами, листами

и хлопочу над сосиской,

я не достоин свободы. А когда?

Когда я достоин свободы?

Ерунду уносят года.

Всё остальное – годы.

Евгений Сабуров. «Пока не вернусь я к истокам любви…» 242.

Вероятно, здесь обозначена аксиологическая антитеза: строка Ерунду уносят года сообщает о времени жизни человека. Чем он становится старше, тем меньше помнит ерунду. А в строке Всё остальное – годы говорится о разрушительном времени вообще.

Вариантность таких окончаний часто связана с активным употреблением традиционных поэтизмов типа крыла , плеча .

Поэты вносят грамматические поэтизмы в бытовой контекст, отказываясь от их привычной денотативной отнесенности, тем самым они уравнивают высокое с обыденным:

Я думала, что выручит повадка:

поскрипывать пером о сём о том,

не помня, где Эллада, где палата,

плеча одев в халат или в хитон.

Белла Ахмадулина. «Закрытие тетради» 243;

Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла, –

проснулся?! Нет, глаза закрыты, и щеки, улыбнувшись, спят…

Как будто ты еще в утробе, зерном проклюнувшимся сквозь

ночную тьму земли прогретой, растешь, растешь, растешь, растешь…

<���…>

Позволь сменить пеленки, о, задумчивый и элегичный!

Надя Делаланд. «Лечу к тебе, теряя тапки, раскрыв куриные крыла…» 244.

Формы плеча, крыла , в прошлом формы двойственного числа, утвердились в поэзии сначала как поэтические вольности, а затем – уже как поэтизмы – стали обозначать символические понятия 245подобно словам типа чело , очи , уста . У Беллы Ахмадулиной речь идет о поэтическом вдохновении, сначала в иронично-сниженной стилистике ( поскрипывать пером о сём о том ), а затем – в поддержку мифа о поэте как безумце – в системе контрастов ( не помня, где Эллада, где палата, / плеча одев в халат или в хитон ). В таком контексте форма плеча , обозначая и телесную предметность, и символ богатырской силы, оказывается точкой пересечения контрастных образов. Надя Делаланд пишет о том, как мать спешит к младенцу. Сочетание куриные крыла , представляя мать наседкой, погруженной в быт, в то же время уравнивает это состояние с поэтическим вдохновением, не случайно младенец назван элегичным.

В стихах других поэтов крыла оказываются у комаров, у моли, мотылей, самолета. Типична ситуация стилистического контраста между грамматическим поэтизмом и сниженной лексикой контекста:

– Где ты, где ты, друг бесценный?

Словно моль над пыльной сценой,

Нагло выпучив крыла,

Ты паришь, чужой, обсценный,

Ангел смерти, но не зла.

Полина Барскова. «Ангел Юго-Западного Крыла, или Исцеление» 246;

Поскольку жизнь промчалась, я нынче вспомнить рад

О том как с Величанским ходили в зоосад.

Там Африка рычала и хлопали крыла,

И тихо на скамейке мы пили из горла.

Михаил Синельников. «Воспоминания о поэте Величанском» 247.

В стихах Владимира Кучерявкина крыла оказываются атрибутом собаки:

Вон полетела, захлопав крылами, чужая собака.

Лезет в заборные щели, как мальчик, лихая трава.

И, говоря голосами сгорающих маков,

Широко по полю моя разлеглась голова.

Владимир Кучерявкин. «Когда побежит по полям ненасытная печка…» 248.

Мотивация этого абсурдного образа, впрочем, прозрачна: о собаке говорится, что она полетела , то есть предикат выражен очень активным в языке переносным употреблением глагола полететь – о быстром движении.

Поскольку грамматическими поэтизмами, как и лексическими, обозначаются не предметы или части тела, а идеальные сущности 249, очень показательна десемантизация стилевого слова, например, крыла оказываются осипшими:

Большие мотыли,

мохнатые кудесники, авгуры,

страшилища ночные,

осипшими крылами хлопоча…

В пылу библиотек,

в нетронутых садах макулатуры —

летайте, расшибайтесь!

блаженствуйте на лезвии луча.

Александр Кабанов. «Новый Шекспир» 250.

В алогичном сочетании эпитет осипшими указывает на то, что традиции поэтической образности связывают крыла с пением.

Аксиологическая оппозиция форм крыльев и крыл представлена в таком тексте:

Последний император закурил

И робко вывел дымом на обоях, —

Вначале рухнул Автор, позже – Рим,

И лишь затем любовница обоих.

А под окном знаком до кинолент,

В проекции внезапной как Меркатор,

В полдневный жар терзал коньяк «Дербент»

Последний и, суровый, гладиатор.

Остановившись на шестом глотке,

Как на поэте – смерть, (зрачок – суть боги),

Он выдавил прикладом на песке, —

Я – Ной. Я – спасся. Ной – един во многих.

И крыльев нет, что хуже, чем нет крыл,

Великий дар – лететь не обжигая,

Так гладиатор сферы посетил

И вывел влажным пальцем «дорогая».

Но император, был превыше всех

И был велик, как зритель и дальтоник, —

Он на секунду поднял палец вверх,