Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

Название «Потерянная столица» явно носит оттенок реализма.

В начале 1990-х в рядах китайских интеллигентов царило замешательство, и Цзя Пинва попытался передать это настроение.

Однако писатель совершенно не знает современной, то есть профессиональной академической интеллигенции, а разбирается лишь в традиционных китайских литераторах. Метафорически помещая традиционного интеллигента в современность, автор изменяет критичность восприятия мира персонажем: Чжуан Чжицзе просто некуда больше деваться, ему приходится идти к женщинам. И хотя в первой половине 1990-х «Потерянную столицу» исключительно остро критиковали (у общества на это были свои причины), объективно это произведение, вне сомнения, обладает художественной ценностью.

Времена изменились, и теперь отчетливее видно, что тогда «Потерянная столица» прозвучала как предсказание. В этой книге автор первым в новейшей китайской словесности взялся за возрождение традиционной культуры Китая, точнее говоря, восстановил образ традиционного китайского интеллигента.

В новейшей литературе Китая образ интеллигенции был строго продиктован модерном, то есть идеологией. Традиционный интеллигент тонко чувствует эпоху и думает о судьбе родины, всегда готов к худшему и считает себя ответственным за процветание и упадок, порядок и хаос в стране. Современные интеллигенты определяют себя в терминах исторической ответственности, революционности и духовного самосознания. Снося все унижения, они никогда не теряют веры в будущее. Именно такими Чжан Сяньлян обычно изображает образованных людей в своих произведениях, и таков образ китайского интеллигента начиная с «движения 4 мая». В произведениях образованной молодежи интеллигенцию все так же переполняет идеалистический пафос: переворачивая страницы истории, интеллигенты бодро идут к новой эпохе. Как раз такие героические фигуры выходят из-под пера Чжан Чэнчжи и Лян Сяошэна. Даже у модернистских писателей интеллигенты – пророки эпохи, превозносящие индивидуализм или скептицизм. А Чжуан Чжиде, герой Цзя Пинва, невероятно талантлив и вместе с тем раскован, искренен, справедлив и в то же время потерян от любви. Он отличается чувством эпохи, переживает за страну, подавлен, угнетен – типичная фигура китайского чиновника. В новейшей китайской литературе она возникла совершенно неожиданно, ведь в большинстве случаев о ней забывали. И пусть в 1950-е выходили отдельные исторические произведения, вроде романа «Тао Юаньмин пишет “Поминальную песню”», они исчезали так же внезапно, как и появлялись. Однако в «Потерянной столице» о современном интеллигенте традиционного склада характера впервые было написано столь подробно. И все же в те годы культурной значимости этого романа Цзя Пинва не уделили должного внимания.

Чжуан Чжиде – собирательный образ народного интеллигента, всегда находящегося за пределами доминирующей культуры. В 1980-е годы, когда общество стремилось к модернизации, идеологическому раскрепощению и преклонялось перед западными науками, таких интеллигентов притесняли. В период «культурной революции» их считали низкими, недостойными людьми, в эпоху реформ и открытости – отсталыми. Но в 1990-е, когда в стране бурно развивается меркантилизм, а следом возрождается традиционная китайская культура, классические интеллигенты постепенно начинают проявлять себя, завоевывать место в обществе. Эти интеллектуалы хорошо разбираются в литературной классике, они – прекрасные поэты, прозаики и каллиграфы, боготворят «Книгу перемен» [547]. В стране, где общество расцветает и укрепляется день ото дня, они вновь выводят на свет традицию, покрытую вековым слоем пыли. В этом смысле «Потерянная столица» пробудила коллективную память о возвращении к старине. Еще Су Тун в образе Чэнь Цзоцяня из романа «Жены и наложницы» предложил альтернативу интеллигентской культуре, существовавшей со времени «движения 4 мая». А образ Сун Лянь стал насмешкой в адрес молодых женщин, «пробудившихся» в эпоху этого культурного события. Су Тун вновь бросил камень в огород Линь Даоцзин [548]. Так в китайском современном движении за просвещение впервые появились «ретро-образы». Теперь же Цзя Пинва с помощью своего героя Чжуан Чжиде, несомненно, возродил давно прерванную историческую традицию.

Описывая, как рушится образ такого интеллигента, как Чжуан Чжицзе, Цзя Пинва выражает свое отчаяние. Автор практически не критикует своего героя, а вот восхищается им весьма откровенно. Что же касается названия романа, то «столица» здесь – всего лишь географическое пространство, а не город, не мегаполис. «Столица» – по-прежнему деревенский Китай, только в увеличенном виде. И образованные люди, что в ней живут, – традиционные китайские ученые, вроде Чжуан Чжиде, а не современная идейная интеллигенция. Поэтому «Потерянная столица» – столица лишь в культурном плане, а под культурой Цзя Пинва понимает только традиционную культуру и никакую другую. В наши дни безмерно талантливые традиционные китайские интеллигенты и их культура терпят крах: такова картина, которая представлена в «Потерянной столице». И журнал «Мэйвэнь», на который впоследствии возлагает надежды Цзя Пинва, согласуется с основной идеей писателя: только традиционные духовные и культурные ценности, традиционная эстетика способны спасти современную культуру от упадка.

Традиционная культура никогда больше не станет духовным компасом современности. Цзя Пинва уловил историческую сущность этого периода. И все же писатель чересчур пал духом и погряз в бездеятельности. Он осознает, что такая «культура» не способна служить материалом для воссоздания духовных ценностей. Цзя Пинва не видит и не верит, что традиционная культура может играть духовную, формирующую роль в современном обществе. В конечном счете, интерес этого литератора лежит в эстетической плоскости, хотя и там сплошной декаданс – ведь эстетика упадничества столь неизменно оставалась основной чертой эстетических наклонностей традиционной китайской интеллигенции. И Цзя Пинва понимает, что традиционные интеллигенты типа Чжуан Чжиде, которых он вновь открыл для литературы, больше не знаменуют, да и не могут знаменовать собой исторический прогресс. Скорее, они появляются, чтобы компенсировать в словесности недостаток современных образов интеллигенции. «Культуру» в творчестве Цзя Пинва едва ли можно считать твердой опорой современному духу – фундаментом, который писатель созидал бы с чувством ответственности и долга. Напротив, «культура» у этого автора есть своеобразная вымученная компенсация за недостатки героев, павших духом и бегущих от действительности. Поэтому в своей прозе, описывая яркие, впечатляющие события, Цзя Пинва всегда использует аллюзии на известные классические произведения, вводит в текст каноническую культурную символику. На этом базируются его истории о страстной любви, таков стиль увлекательных сочинений Цзя Пинва. Ссылки на классику, классический культурный код становятся декорациями и реквизитом для сюжетов писателя [549]. Так, традиционная культура постепенно превращается в сексуальную. Аллюзии и символы не в состоянии принять на себя роль духовных ценностей истощенной, неполноценной эпохи. Единственное, что им под силу, – дать жизнь пораженческой эстетике. На культурных развалинах остаются только эти ничтожные осколки. И лишь таким, плотским способом Чжуан Чжиде может слиться с традиционной культурой. Очевидно, для Цзя Пинва бегство в древнюю эстетику – единственный способ заявить о своих художественных убеждениях. В «Послесловии» он пишет: «Когда читаешь “Западный флигель” и “Сон в красном тереме”, разве думаешь, что все это писательский вымысел? Кажется, это реальная история, но вместе с тем и сон. Хорошее сочинение точно гора – прекрасно как оно есть, не требует доработки. Осознав это, я пришел в замешательство, начал презирать книги, что уже написал, и потерял уважение ко многим произведениям в мире. Ведь абсолютно очевидно, что хорошие сочинения создают такие же люди, как и я, так отчего же я не могу писать так же?» [550]