Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

Главная идея «Чудотворных гор» перекликается с идеями «литературы поиска корней». А в приемах выразительности, использованных в этой книге, вновь воплотились взгляды Гао Синцзяня на современную прозу, которых он придерживается вот уже много лет. Кроме того, в книгу вошли новые рассуждения автора о творчестве на китайском языке. Нелегко точно и полноценно охарактеризовать содержание и главную проблематику «Чудотворных гор», ведь это произведение больше похоже на исповедь главных героев. Сам Гао Синцзянь говорит, что это и есть так называемый «языковой поток».

В «Чудотворных горах» рассказывается о пекинском журналисте, у которого диагностировали рак, а затем выяснилось, что диагноз этот был поставлен неверно. Однако из-за этой ошибки герою пришлось заглянуть в глаза смерти, и он в некотором смысле постиг смысл существования. Держа путь в горную местность провинций Цзянсу и Чжэцзян, журналист в поезде слышит о некой чудодейственной горе Линшань – обители бессмертных, оплоте простых, старинных народных нравов и обычаев – и начинает повсюду искать это место. Основу сюжета составляет повествование о том, что герой видел, слышал и чувствовал, когда искал эту самую гору. Древние традиции и местные легенды горных краев Цзянсу и Чжэцзян автор сводит с переменами, происходящими в действительности в результате экономических реформ. Реальная жизнь и авторская психология проникают друг в друга, порождая различные ассоциации, побуждая к мыслительным поискам. Роман похож на смесь путевых записок с различными небольшими рассказами, биография рассказчика постоянно развертывается до историй, которые связаны с явлениями и событиями, происходившими в то время в тех краях. И все эти истории сводятся к двум основным идеям. Во-первых, к идее о народных культурах Китая, которые возникают и исчезают сами по себе, разрушаются под натиском современного радикального революционного движения. Во-вторых, к первой идее всегда примешивается повествование о судьбах обычных людей, живущих под гнетом действительности, – в частности, о тяжкой доле некоторых молодых женщин. Эти женщины просто борются за право быть людьми, но на них обрушиваются несчастья. Автор, очевидно, пытается восстановить горькую историю жизни и культуры народов Китая, показать ужасные условия существования, сложившиеся в китайской деревне, когда ее коснулись современные порядки. И сколь бы ни был иным стиль повествования, в этой книге все равно ощущается влияние Шэнь Цунвэня.

Почему же от «Чудотворных гор» Гао Синцзяня, на рубеже 1980– 1990-х годов являвшегося лидером модернизма, веет изяществом Шэнь Цунвэня? Вопрос интересный. Ведь похожи между собой не только описания жизни в горах провинций Цзянсу и Чжэцзян (у Гао) и юго-запада Сянси-Туцзя-Мяоского автономного округа (у Шэня). Очарование, свойственное творчеству Шэнь Цунвэня, таится и в том, как Гао Синцзянь пишет о природе и традициях, в повествовательной интонации и позиции рассказчика «Чудотворных гор», а особенно – во внимании к судьбам молодых женщин. Во всех этих аспектах Гао ведет диалог с Шэнем.

Разумеется, «Чудотворные горы» относятся к «литературе поиска корней». Автор стремится отыскать основы китайской традиции в народной культуре, но не находит их. В «Чудотворных горах» Гао Синцзянь множество раз обращается к даосской культуре, но нет свидетельств того, что ему удалось найти у даосов духовную опору. По всей видимости, результаты «поиска корней» по-прежнему туманны: в конце романа появляется одноглазая лягушка, которая, по мнению автора, и есть небесный посланник, призванный донести до героя абсолютный смысл бытия. Гао Синцзянь пишет: «На самом деле ничего-то я не знаю, ничего не понимаю. Да, так и есть». Писатель не находит пути в будущее; да его и не существует.

В романе автор непрерывно переключается между местоимениями первого, второго и третьего лица, имея при этом в виду одного и того же человека. Очевидно, это своего рода творческие изыскания в области нарратива. Чередуя местоимения, Гао Синцзянь изображает психологию персонажей с разных точек зрения, создает бесконечно меняющееся напряжение между самоощущением героев и повествованием. В частности, причудливое чувство отдаленности возникает, когда автор вводит второе лицо, «ты»: живое, дышащее «я» вдруг становится чужаком «ты». Рассказчик выпрыгивает за пределы истории, чтобы взглянуть на былого себя, персонажей насильно вырывают из их среды и помещают в полуреальный-полувымышленный мир души. Язык повествования также варьируется: о «я» автор пишет задушевно, четко и ясно, о «нем» – непринужденно, искренне и документально, а о «ты» – неопределенно, расплывчато. Нужно заметить, что весь роман звучит естественно и в то же время ярко, своеобразно, в нем – простота и величие, он кажется вольным, но на самом деле тщательно проработан. Заметно, какого уровня автор достиг в творчестве. И хотя всем известно о наградах и премиях Гао Синцзяня, «Чудотворные горы» остаются предметом споров. Эта книга вобрала в себя самые серьезные противоречия за историю новейшей литературы Китая и дала китаеязычной прозе возможность возродиться. Однако китаеязычная проза 1990-х годов не пошла путем, который предложил Гао Синцзянь, она предпочла свою дорогу. Произведение, которое изначально должно было стать символом коренных изменений в современной литературе, на деле оказалось совершенно не связано с преобразовательными тенденциями в ней. Это поистине печально.

В дальнейшем Гао Синцзянь издает еще одну книгу под названием «Библия одного человека», произведение носит яркий автобиографический характер. Для Китая 1990-х годов автобиографическая проза обладала особой значимостью. Правдивость хроники собственной жизни писатели противопоставляли типизированной истинности модернизма. Эта правдивость, основанная на жизненном опыте индивида, конечно, не была совершенной – кое-что литераторы замалчивали, кое-что выдумывали, и все же в основе ее лежала истина. Писательницы былых лет (например, Чэнь Жань и Линь Бай) в своих историях о взрослении девочек сдабривали воспоминания героинь поэтизированным вымыслом. То же видим в некоторых произведениях Су Туна о детстве. А Гао Синцзянь соединил индивидуальный опыт и эпоху гнета, главной темой его произведения стало сексуальное угнетение. В «Библии одного человека» достаточно много страниц посвящено «Великой культурной революции», в целом же книга повествует о любви между рассказчиком и несколькими женщинами. Рассказывая о плотской любви, автор вместе с тем излагает историю о возмездии за политический гнет. Сексуальное насилие – тоже табу. Цель автора – с помощью этой «телесной» метафоры воспротивиться политическим притеснениям, показать, как деформируется и деградирует личная жизнь, когда в нее вторгается политика. В новейшей китайской прозе Гао Синцзянь – фигура особая. Он непрерывно и настойчиво исследует историю через призму индивидуального опыта, задействовав в повествовании телесные и душевные переживания индивида, вскрывает исторические и политические ошибки. В этом смысле Гао Синцзянь воистину современный новеллист: среди всей китаеязычной прозы черты западного модернизма наиболее ярко проявлены именно в его произведениях. Вот почему читатель современного Китая, прикипевший к семейным и историческим сагам, никак не может привыкнуть к прозе Гао Синцзяня, строящего повествование на телесном и психологическом опыте.