Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

Эти строки проникнуты колоссальной энергией, но в них заметно и стремление к схематизации. Хотя души интеллигентов того времени были преисполнены пыла и надежд относительно Нового Китая, из их душ еще не до конца ушли личные переживания. На душе у поэта Хэ Цифана тогда тоже было неспокойно: в период с 1950 по 1954 год он написал стихотворение «Ответ» [230], в котором смутно угадывается бушующая в душе поэта буря страстей и эмоций. Кажется весьма странным, что в такое время Хэ Цифан мог говорить о каких-то личных чувствах. Хотя в итоге поэт признает, что следует испытывать воодушевление, ему нелегко избавиться от растерянности:

В этом стихотворении видно настоящее духовное смятение, которое испытывает поэт в эпоху исторических сдвигов, к этому нельзя остаться равнодушным.

В 1930–1940-е годы Хэ Цифан очень точно описывал царившую среди интеллигенции атмосферу растерянности и нерешительности: вычурная речь, переменчивое настроение, затаенная обида с нотками превосходства. В 1950–1970-е годы он занимал должность директора Института литературы при Академии общественных наук КНР и вел ожесточенные дискуссии с оппонентами в ходе всех кампаний, возникавших в литературной среде. Сложно сказать, помог ли ему этот критический опыт окончательно освободиться от былых сомнений и колебаний. Его «Ответ» больше похож на вопрос к самому себе. Хэ Цифан представал в двух ипостасях: как партийный функционер высшего звена, участвующий в строительстве нового общества, он во всем неукоснительно следовал партийной линии; как поэт он не мог не проявлять возникающих у него порой замешательства и нерешительности. Трудно судить, была вторая ипостась дополнением к первой или же никогда не искорененным до конца истинным душевным состоянием Хэ Цифана.

Хвалебный пафос поэмы Ху Фэна «Время началось» диссонирует с его судьбой, это заставляет некоторых усомниться, не было ли то прославление подвигов и добродетелей по большей части лишь выражением лояльности. Об этой поэме уже сказано выше, и сейчас нет необходимости повторяться. Однако среди произведений Ху Фэна стоит выделить одно небольшое, полное сентиментальных эвфемизмов стихотворение под названием «Травинка обращается к солнцу». В образе травинки поэт изображает самого себя в новую эпоху, жаждущего новой жизни и вместе с тем стремящегося столь наивно и скромно самоутвердиться, выказывающего упорное нежелание успокоиться. Стихотворение заканчивается словами «заснула», «как мирно», «как сладко» – они наводят на мысль о том, что за «мирной сладостью» кроется трепет беспокойного сердца и широта натуры, смиряющейся со своей судьбой. Как бы то ни было, поэзия Ху Фэна всегда изобиловала метафорами и двусмысленностями. Объективно он был очень сильный поэт и в стихах правдиво выражал свои чувства.

Поэты народной республики воспевали не только партию и вождей. Еще чаще они прославляли новую жизнь народа в великую эпоху. Цзан Кэцзя [231]после образования КНР долгое время работал главным редактором журнала «Шикань» и оказал большое влияние на новую поэзию Китая. Он начал писать стихи в 1930-е годы, в 1933 году было опубликовано его первое стихотворение «Клеймо», в котором уже были видны ясность, строгость и отточенность присущего ему индивидуального стиля. С началом войны сопротивления японским захватчикам Цзан Кэцзя отправился на фронт, где написал много стихов о том, что видел. В конце 1948 года он приехал в только что освобожденный Пекин, а в конце 1949 написал короткое стихотворение в память о Лу Сине – «Человек». Он ярко противопоставил два мировоззрения и два смысла жизни:

Фактически это объявление войны индивидуализму, выражение потребностей времени и необходимости в поэтизации Сверх-Я. Цзан Кэцзя был выходцем из районов, ранее подконтрольных Гоминьдану, и, хотя сам писал стихи нового типа, как главный редактор всегда помогал публиковаться в журнале «Ши-кань» поэтам старой формации [233].

В годы революционной борьбы Го Можо удавалось лавировать между искусством и политикой, индивидуальной свободой и коммунистическими идеалами, территорией Гоминьдана и освобожденными районами. После образования КНР его положение в политике и искусстве еще более укрепилось. Многие исследователи усматривают в жизни и творчестве Го Можо историческую ангажированность, однако в действительности он искренне радовался победе революции. В 1936 году в статье «Мой поэтический путь» Го Можо писал о том, что ждал дня, когда «потребуется в героическом стиле описывать героические поступки, писать без ограничений грубые речевки и лозунги, которые придутся не по нраву изысканной интеллигенции. Я рад быть “человеком лозунга”, “человеком речевки”, и мне вовсе не обязательно быть “поэтом”» [234].

Мы не можем точно сказать, с какого времени на жизненных весах Го Можо политика начала перевешивать литературу. Быть может, от проявившегося еще в сборнике «Богини» индивидуального Я, столь неукротимого стремления к свободе оставался только один шаг до освободительных идей, а от революции стихотворной формы – до реальной политической революции? У многих грань между этими двумя мирами прослеживается довольно четко, однако Го Можо в зависимости от обстоятельств умел ее переступать. В статье 1948 года «Прокладывая дорогу к новой поэзии» он подчеркивал: «Для сегодняшней поэзии точкой отсчета должен стать народ, надо использовать язык народа, писать о мыслях народа, чувствах народа, требованиях народа, делах народа. Необходимо откликаться на современную ситуацию, на освобождение народа, аграрную революцию, борьбу с американским империализмом, искоренение чанкайшизма» [235].