Чэнь Сяомин - Тенденции новейшей китайской литературы

В некотором смысле «литература поиска корней» родилась в погоне за модернизмом. Китайские писатели неожиданно вдохновились магическим реализмом латиноамериканской литературы: они поняли, что и при возврате к культурным традициям своего народа можно сохранить современность произведений и не отставать от новейших достижений модернизма. В середине 1980-х годов писатели Латинской Америки неоднократно удостаивались всевозможных западных наград и были крайне популярны. В 1982 году колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес получил Нобелевскую премию по литературе за роман «Сто лет одиночества». Запад также высоко ценил сочинения аргентинца Хорхе Луиса Борхеса, и это заставило китайских писателей поверить в литературу стран «третьего мира» и по-новому взглянуть на взаимосвязь этничности и космополитизма. Оказывается, «искатели корней» могли спуститься с высоты западного модернизма, вернуться к народу или даже писать о деревне, используя художественные методы реализма, и это вовсе не означало, что такая литература утратит художественные свойства или перестанет быть современной.

Произошла переоценка творчества старшего поколения писателей, и напряженность между новаторством и традицией в китайской литературе несколько спала. В прозе Ван Цзэнци [343]звучат главным образом воспоминания о родном крае; автор пишет о светлой и яркой родине, раскинувшейся на фоне блеклой природы. Из-под его кисти люди и события выходят весьма заурядными, в произведениях нет крупных коллизий и противоречий, а присутствуют лишь неизгладимые воспоминания и тоска. Эту скромную картину автор стремится выписать тщательно и аккуратно, придать ей некую стройность. В «Обете» говорится о прошлом родного автору края, рассказ наполнен ностальгией, написан светло и непринужденно, сквозь деликатность и незатейливость проглядывает стремление к гармонии. Ван Цзэнци держится в стороне от острых вопросов идеологии, далек от духа времени и в своем творчестве доносит до читателя только личный жизненный опыт. В оживленном литературном мире середины 1980-х годов его проза светится совершенно иным очарованием. Подобные произведения особенно восхищают молодых писателей, дают им осознать, сколь необычна и исключительна словесность, в которой возвращаются к традиции, к былым вещам и явлениям. На протяжении 1980-х годов литературу Китая заботило новаторство: казалось, что выход заключается только в стремлении к модернизму. Появление Ван Цзэнци привнесло в новейшую китайскую литературу новые идеи. А это значит, что литературный мир попытался иначе взглянуть на свою тягу к новаторству и на ресурсы для этого обновления.

Еще один писатель, которого литературный мир почитал за традиционализм творческого стиля, – пекинец Линь Цзиньлань [344]. Еще в 1962 году в Пекине прошли три семинара, посвященные его прозе. На всех трех председательствовал Лао Шэ, он же тогда отмечал: «Среди всей пекинской пишущей братии, возможно, лишь два человека способны создать что-то путное: один – Ван Цзэнци, а второй – Линь Цзиньлань». И хотя стили обоих писателей несколько различны, и тот, и другой творят в духе традиционного реализма – их слог прост, но сочится культурным подтекстом. В 1987 году был опубликован сборник «Вид на мост Айдэнцяо», в него вошли рассказы, которые один за другим выходили в первой половине 1990-х годов и какое-то время пользовались большой популярностью. В этом сборнике описывается родной город автора, Вэньчжоу, его прошлое и то, как он изменился в новый период. Линь Цзиньлань соединил реализм реформ и открытости с фольклором и забавными деревенскими слухами, описав особую атмосферу этого города.

Проза Линь Цзиньланя не так проста, как может показаться на первый взгляд. По стилю его произведения похожи на легкие эссе: свободны по форме, богаты содержанием. В его текстах весьма удачно сочетаются простота и сложность, в них таится много необыкновенного. Поэтому проза этого писателя потрясает своей силой и изумляет: Линь Цзиньлянь создает жизненные ситуации на грани реальности и вымысла. Его язык своеобразен: он кажется необычным и интересным, потому что отличается крайней лаконичностью, а за его мягкостью и плавностью стоит смелость и твердость. Писатель часто включает в текст цзяннаньский [345]диалект и делает это со вкусом.

Писатели и стили старых школ сподвигли любителей модернизма пересмотреть свои взгляды [346]. Для литературы, всю первую половину 1980-х годов одержимой идеологическими проблемами, возврат к самой себе был вопросом времени. «Поиск корней» стал коллективной сменой курса, и еще явно не избавился от черт, присущих литературе 1980-х. «Искатели корней» стремились увязать свои сочинения с переосмыслением важнейшей проблемы эпохи – модернизации, но в душе желали вернуться к самой литературе, чтобы отыскать внутри нее пути к обновлению.

Благоприятной возможностью для рождения «литературы поиска корней» стало собрание, прошедшее в декабре 1984 года в санатории на берегу озера Сиху (Ханчжоу). После этой встречи (в 1985 году) в прессе были опубликованы статьи с различными взглядами на «поиск корней». Среди этих публикаций важнейшими можно назвать следующие: Чжэн И, «Зона кросс-культурного разлома»; Хань Шаогун, «“Корни” литературы»; Чжэн Ваньлун, «Мои корни»; Ли Ханъюй, «Подумаем над нашими “корнями”»; А Чэн, «Культура определяет человека» [347]. Эти статьи вызвали большой резонанс, это означало, что теоретические идеи «литературы поиска корней» сумели занять свои позиции. И хотя эта литературная школа развернула свое знамя в конце 1985 года, произведения, считающиеся ее важнейшими образцами, увидели свет еще до этого. Даже в «литературе образованной молодежи» и ее «природных темах» [348], появившихся прежде «литературы поиска корней», ощущалась атмосфера иных культур. Хань Шаогун подчеркивает, что необходимо отыскать истоки утерянной чуской [349]культуры, и заявляет: «поиск корней» рождается не из дешевой любви к старине, не из узкоместнических взглядов. Это и не поверхностная увлеченность сехоуюем (иносказанием-недоговоркой. – Примеч. пер .). «Отыскивая корни, мы заново узнаем народ, пробуждаем историю, сокрытую в эстетическом сознании, овеществляем чувство вечного и беспредельного, возникающее, когда мы стремимся постичь мир людей» [350]. В своем творчестве авторы «литературы поиска корней» не преследовали такой цели, как возвращение к истокам (да никогда и не формулировали какой-либо конкретной цели): основой для произведений служили индивидуальные и коллективные воспоминания образованной молодежи. Бедные деревушки, чужеземный колорит, отношения между людьми и их традиции – все это прежде было лишь фоном для историй о навсегда утраченной молодости, оттеняло душевные страдания героев, напрасно проживающих свои годы. Теперь же оно вышло на поверхность истории и стало литературным материалом – сначала обрело могучую жизненную силу, а затем наполнилось историческим и культурным смыслом. И смысл этот был двойственен, даже резко противоречив: в нем звучали мягкие, нежные людские добродетели, проглядывали китайские традиции, либо же изображались самые нелепые глупость и упрямство, жизненные тупики. К примеру, Хань Шаогун, восхищавшийся чуской культурой как образцом совершенства, по-прежнему изображал невежество и упрямство жителей гор, которые упорно придерживались традиционной культуры.