Георг Тракль - Откровение и закат. Избранные стихи в переводах Владислава Цылёва

Нарядилась пурпурно в осеннюю пору листва; монашеский дух
В дни веселья прогуливается; наливается гроздь виноградная,
И полон праздника воздух во дворах распахнувшихся.
Слаще дух пожелтевших плодов; тихо сиянье улыбки
Счастливого, музыка в погребке затенённом и танцы;
В сумерках сада шаги и затишье умершего Отрока.

В час вечерний понесли в мертвецкую Странника;
Дух смольный витал; шёпоты красных платанов;
Взмахи галок сумрачно-тёмные; заступала стража на площади;
Солнце гасло скрываясь под простынёй исчернённой; неизбывно
Проживается в памяти этот вечер минувший.

В комнате рядом мелодия Шуберта льется: сестра исполняет сонату.
Бестревожно тонет улыбка её в обветшалом колодце,
Голубовато мерцающем в сумерках. О, как древен наш род!
Чей-то шепот в саду ещё не затих; кто-то оставил небесную твердь эту чёрную.

На комоде яблоки пахнут – дух ароматный разносится. Теплит бабушка свечку – горит золотая.
О, как осень печально нежна. С замираньем звенит наша поступь в стареющем парке
Под сенью деревьев высоких. Гиацинтовый лик полумрака как он строго взирает на нас.
Стопы твои ласкает родник голубой, алый покой твоих уст таинственно дышит,
Дремлет в них сумрак листвы, темное злато увядших подсолнухов.
Веки твои хмелея от мака, на челе моём грезят украдкой.
Нежный звон колокольный сердце до боли пронзает. Облаком синим
Лик твой нисходит осеняя меня в полумраке.

Песня звучит под гитару в далёком-далёком трактире,
Там где кусты бузины одичалые, день ноября из давнишнего прошлого,
Ступанье доверчивое по лестнице меркнущей, вид побуревших от времени бревен,
Окно нараспашку, в котором лишь сладость надежды осталась навеки —
Несказанно всё это, о Боже, отчего до глубин потрясенный, встаешь на колени.

О, эта ночь омрачённая. Пламя пурпурное
На моих угасает устах. Тишине отдаваясь, смолкает
Гармония струн одиноких в душе до краёв растревоженной.
Так смелей опьяняй эту голову хмелем – пусть катится в сточную яму.

Вот оно – сжатое поле, в которое плачами черными излились дожди.
Вот оно – бурое деревце, что одиноко в сторонке стоит.
Вот оно – беснование ветра, что рыщет вокруг опустевших лачуг.
Эта вечерня, как она скорбна.

За околицей где-то
Сиротинушка кроткая остатки колосьев ещё собирает.
В полумраке блаженно пасутся глаза её золотисто-округлые
О Женихе о Небесном её лоно тоскует.

По дороге домой
Набрели пастухи на плоть её на сладчайшую
Что истлела в колючем терновнике.

Я – тень вдалеке от угрюмых селений.
Из источника в роще
Испил я безгласие Господа.

Хладный металл на челе моём проступает,
Ищут сердце моё пауки.
Вот он – свет, что в устах моих гаснет.

Ночью я очутился на пустоши
Весь в нечистотах и среди звёздного праха.
В кущах орешника
Хрустальные ангелы вновь зазвенели.

Явлен свет, что ветром погашен.
Явлен кабак на отшибе, откуда Подвыпивший выбрался после полудня.
Явлен выжженный виноградник, почерневший от нор переполненных пауками.
Явлен затвор, который они молоком убелили.
Умер Безумствующий. Явлен остров в южных морях,
Чтобы бога солнца приветствовать. Бьют барабаны.
В воинственном танце мужчины.
Гибки талии женщин в лианах и огненных маках,
Когда поёт океан. О наш потерянный рай.

Покинули нимфы леса золотые.
В могилу кладут Чужестранного. Следом мерцающий дождь проливается.
Отпрыск Пана в облике землекопа является,
Который до полудня спит беспробудно на асфальте расплавленном.
Явлены девочки во дворе в таких обветшалых от бедности платьицах что душа разрывается!
Явлены комнаты, по которым льётся соната аккордами.
Явлены тени, что перед ослепшим обнимаются зеркалом.
Идущие на поправку больные в окнах лечебницы греются.
Вверх по каналу белое судно кровавые язвы мора разносит.

Сестра чужестранная снова в зловещих грезах Кого-то является.
Покоясь в орешнике играет она с Его звёздами.
Студент, возможно – Двойник, подолгу за ней из окна наблюдает.
Прямо за ним Брат его мертвый стоит, а порою Он сходит по древней спирально изогнутой лестнице.
Очертанье Послушника юного в сумраке бурых каштанов бледнеет.
Cад ввечеру. По галерее собора мыши летучие мечутся.
Дети привратника оставили игры и злато небесное ищут.
Финал из аккордов квартета. Содрогаясь слепая малютка бежит по аллее,
А следом за ней вдоль стены ледяной тень её пробирается ощупью, в объятиях сказок и преданий святых.

Явлена лодка пустая, что под вечер по каналу чернеющему вниз устремляется.
Во мраке приюта старинного истлевают останки людские.
Мёртвые сироты у садовой ограды лежат.
Из серых затворов ангелы проступают с крыльями осквернёнными нечистотами.
Из под их век пожелтевших сыплются черви.
Соборная площадь мрачна и безмолвна, как в дни детства когда-то.
На серебристых подошвах прошедшие жизни прочь ускользают
И призраки проклятых сходят к вздыхающим водам.
Белый маг в гробнице своей играет со змеями.

Над Голгофой безмолвно отверзаются золотые очи Господни.

Затишье; словно Слепец у осенней ограды долу припал,
Взмахи ворон ощущая висками гноящимися;
Золотое затишье осени; лик отца в мерцании солнечном
Ввечеру деревушка дряхлеющая чахнет в буром покое дубравы,
В кузнице молот стучит докрасна раскаленный, сердце бьющееся.

Затишье; девица прячет свой лик гиацинтовый в истонченных ладонях
Меж дрожащих подсолнухов. Онеменье и страх
Что в глазах стекленеющих переполняют комнату меркнущую,
Старушечье шарканье, проклятья пурпурного рта ещё долго витают во мраке.

Неразговорчивый вечер с вином. С нависающей балки под кровлей
Пал ночной мотылек, словно нимфа в голубоватом загробье уснувшая.
Во дворе забивают ягненочка, сладковатый дух крови
Наши лбы обволакивает, сумрак прохлады в источнике.
Горюет тоска умирающих астр, в ветре гласы златые.
В час когда ночь подступает, ты меня созерцаешь угасающим взором своим,
В синем покое щёки твои истлели до праха.