Сен-Жон Перс - «И вы, моря…». Amers

Патрицианки также появились на террасах, тяжелые вязанки камыша чернеют в их руках:

«…Прочитаны наши книги, растаяли грёзы наши, лишь это и было? В чём, наконец, наш жребий и где выход? Где то, чего нам не хватает, и тот порог, который мы ещё не преступили?

«Вы лжёте, знатность; происхождение, вы предаёте нас! О, смех, над нашими сгоревшими садами ты кречетом взмываешь золотым!… И ветер вдаль загонными Лесами уносит мёртвое перо, овеянное славой.

«Однажды вечером и роза потеряла аромат, а в трещинах камней холодных угадывался почерк колеса недавно здесь проехавшей повозки, и в сумерках печаль уста свои открыла, дохнув на глыбы мрамора зияющего грота. (Последней пела Тьма, ─ Та, что кропит решётки золотые кровью наших львят и милых сердцу птенчиков азийских уже на волю выпустить готова.)

«Но Море, которому для нас никто не дал имени, было там же. И столько зыблемых волн, одна за другой, ─ словно те, кому предписан постельный режим, ─ ложились на каменные площадки набережных под присмотром наших кедров! Возможно ли, возможно ли ─ ведь в наших глазах, в глазах томящихся в ожидании женщин, застыло море со своим возрастом, с вечерней своей звездой, дрожащей на шелках зыблемых волн

«И со своим обетованием, данным всему, что ни есть интимного в наших телах ─ возможно ли, о благоразумие! чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно нашего столь длительного пребывания в сумраке тисовых аллей, озаряемых светом дворцовых факелов, или же там, где догорающие письма вызывают к жизни пляску теней на резных панелях из кедра или туи?

«Как-то вечером ветер принёс странный гул в наши готовые к празднику земли; в тот час, когда слава покидала завоеванные ею челà достоименитейших, только мы одни вышли оттуда, где, ─ на озаряемых последними лучами террасах, ─ было слышно, как прибывает море к нашим каменным рубежам. «Следуя к тому обширнейшему кварталу, где поселилось забвение, словно спускаясь к низинным участкам наших парков ─ к огромным каменным лоханям, когда-то служившим поильнями для лошадей, к убранным в гранит берегам прудов (вотчина Шталмейстера!), мы искали ворота и выход.

«И вот, нежданно-негаданно, мы [вышли] оттуда, где, ─ на озаряемом последними лучами участке суши, ─ было слышно, как прибывает море к нашим морским рубежам…»

***
«[Мы вышли] унося с собой сверкающие драгоценные камни и вечерние украшения, только мы одни, ─ в легких праздничных нарядах, наполовину скрывавших нашу наготу, ─ приблизились к выходящим на море белоснежным карнизам.

«Там, гроздь виноградную из наших грёз сорвать пытаясь, облокотились мы, ─ плоть от плоти твои, земля, ─ на тёмный мрамор моря, словно на древнюю плиту из чёрной лавы в оправе медной: на ней небес таинственные знаки [словно брошенные невидимой рукой игральные кости] располагаются по сторонам света.

«Готовясь вступить в величайший Орден, в котором [рок] священнодействует Слепой, мы прикрыли наши лица вуалью, сотканной из грёз праотцов. И, как если бы можно было вызвать в памяти образ местности, которую предстоит посетить,

«нам вспомнились родные места, хотя мы и не обязаны им своим рождением, нам вспомнилась тронная зала, в которой восседаем не мы,

«но с той поры, вступая в поток празднеств, мы словно бы увенчаны венком из смолистых шишек чёрных пиний.»

***
«О, заботливая Мать примéт и знаков, содрогнись! Да так, чтоб все смогли увидеть: белы ли первобрачные простыни наши!? Неумолимо грозное море под фатою невесты, о, море, чреватое всеми заботливыми матерями, отстирывающими простыни своих дочерей, сорванные с высоких кроватей, на которых и сами они стали женами или любовницами!… Та вечная вражда, [словно надзиратель со своею ферулою] стоящая за нашими отношениями, любить нас не отучит. Как разбегаются ребяческие стада разнообразных монстров, едва завидев маску твою! Мы принадлежим к иной касте: к тем, которые говорят с камнем, поднятым с места действия драмы: мы способны созерцать [всё] то, что совершается жестокостью и силой, чрева принадлежащих нам дурнушек не орошая семенем своим.

«В тревоге и смущении нам по-душе видеть тебя сим Королевским Станом, по которому несутся на выгул покрытые золотом белые гончии несчастья. В пылу вожделения мы желаем видеть тебя полем чёрных маков, в которое молния вонзает свои вилы. И нас влечёт к тебе не знающая стыда страсть, и от творений твоих, грезя, зачнём.

«И вот ты перестало быть для нас настенным изображением [действующих лиц драмы], или шитьем, украшающим одеяния жрецов, но, ─ от стайки рождённых тобою мальков до собравшейся на берегах твоих толпы рождённого тобою народа, ─ [стало] величайшею розой альянса и величайшим иерархическим древом, подобным тому древу искупления, которое чернеет на скрещении [заросших] дорог былых нашествий: