Костя Ровинский - Маленький блог о большой #парадигме

Остаются традиционалисты. Сразу следует оговориться, что в данном контексте речь идет не о любителях народного фольклора, поклонниках барона Юлиуса Эволы, генонистах, монархистах, антиглобалистах, гомофобах и прочей антилиберальной публике. Традиционалисты, чьи интересы, возможно, представляет Клуб, – это так называемая контрэлита в лице наследственной («черной») аристократии и клерикалов высшего звена. К ним примыкают различные тайные организации орденского толка. Под ними же «ходят» транснациональные корпорации, международная бюрократия и оргпреступность. Наиболее полно топографию и идеологию традиционалистов изложил в своих выступлениях один из величайших философов современности Гейдар Джемаль (1947—2016).

Конгломерат традиционалистов, о котором далее пойдет речь, мы будем для краткости называть Роялами, поскольку этот термин вполне прижился в не чуждом нам дискурсе конспирологов. Итак, Роялы дважды упустили властную мировую гегемонию в двадцатом веке, когда после обеих мировых войн либеральные силы широкого спектра заставили их уйти в тень. В нынешнем веке Роялы ищут возможность реванша, но не грубо в лоб, а посредством тщательно готовящейся смены парадигм.

Если весь период модерна прошел в целом под флагом либералов, то наступающий постмодерн, скорее всего, окажется во власти иных сил. И единственным достойным визави либералам видятся пока только Роялы.

Здесь необходимо сделать небольшое, но важное отступление, чтобы пояснить нашу позицию касательно самого понимания новой парадигмы. Постмодерн на данный момент имеет множество интерпретаций, что и понятно, поскольку речь идет о пока еще не свершившемся. Возможно, во времена перехода от традиционного общества к модерну существовало не меньше футуристических моделей того, как будет выглядеть человечество в эпоху развитого индастриала. Не существовало четко очерченной дорожной карты, которой должна была следовать цивилизация на пути в модерн, и то, что получилось на выходе, скорее всего, шокировало бы мыслителей тогдашнего переходного периода.

Так и сейчас представление о постмодерне размазаны по довольно широкому диапазону мнений. Ни один философ, ни один историк, ни один экономист не вправе заявлять сегодня о полном понимании повестки перехода человечества в новый техноуклад, равно как и о цельной картине реальности, результирующий из данного перехода.

Мы можем пытаться описать постмодерн только апофатически, отрицая те черты актуально существующей парадигмы, которые, по-видимому, не останутся качественными характеристиками нового человечества. Но это – не более чем игра в морской бой и выстрелы наугад по невидимым пока целям.

Нам бы хотелось видеть в постобществе долгожданную реализацию истинного «нулевого» человечества, на котором история сможет наконец завершиться. Покамест ни одна из предшествующих цивилизаций, равно как и ныне существующая, не добирались до настоящего конца истории, чтобы по этому поводу ни говорил Френсис Фукуяма и прочие либеральные мыслители широкого профиля.

Под истинным концом истории следует понимать остановку колеса сансары, выход за пределы постоянно повторяющейся судьбы, навязываемой наследием предков, закупоренных в трехмерную сферу пространственно-временного континуума с его неизбывной энтропией. Конец истории подразумевает сход человечества со спиральных витков вселенского шнекового ножа, истирающего поколение за поколением в фарш на прокорм Бытию, которое детерминировано самой своей онтологией на постоянное сопротивление второму началу термодинамики.

Для реализации конца истории нужен выход в некое четвертое измерение за пределы матрицы. Это невозможно сделать с помощью каких-либо имманентных человеческой биологии ресурсов, что подтверждается всей историей человечества.

Конечно, не факт, но гипотетическая возможность прогрызть проход в четвертое измерение имеется у сверхиндустриального будущего постмодерна. Гносеологический потенциал информационных технологий обещает прорыв энтропийной сферы вечной онтологии как кошмарного возвращения одного и того же. Компьютерный техногенез намекает на достижение некоего порогового значения освоения информационных потоков, который позволит человеку впервые отказаться от циклической модели воспроизводства вида.

В этом угадывается сверхчеловек как абсолютная самодостаточная монада с неограниченным доступом к знанию – совершенно одинокий герой, не нуждающийся более в отчуждении собственного времени Великому Существу через интерфейс какого бы то ни было иерархического социума. Представляется человек как экзистенция, как финальная реализация принципа воли к власти, как победа уникальной точки неповторимого присутствия над протяженностью манифестированной субстанции.

Для достижения такого состояния необходим двойной удар по существующему порядку вещей. Он должен включать сверхпрагматичную философию последнего героя, который довел свой нигилизм до максимума абсолютного одиночества, что подразумевает огромное личное мужество (да, настоящий постмодерн не для гендерно-нейтральной биомассы общества потребления), и некую прорывную информационную технологию, сводящую на нет любую монополию на знание. Такой двойной удар под дых мировой Системе может остановить не только ее саму на физическом уровне, но и тот принцип, который в субтильной форме руководит ею – принцип бытия как блага.

Если рассматривать постмодерн под таким углом, то есть как финальную стадию развития homo sapiens от скопления белковых тел в бессмысленной экологической нише Золотого века до пробившегося в четвертое виртуальное измерение сверхинформированного постиндивида, то некоторые имеющиеся ныне проекты будущего человека постмодерна не выдерживают никакой критики. В них напрочь отсутствует политическая составляющая, в то время как масса второстепенных псевдофилософских концепций выставляется в качестве утопической социальной проблематики.

Поскольку поле спекуляций на данную тему ничем не ограничено, возникают нелепые версии-обманки, эпатажные симулякры постмодернистского дискурса, уводящие внимание той немногочисленной, способной еще к мышлению аудитории, которая не обалдела окончательно от непрестанного пережевывания тривиальных, бесконечно повторяющихся топик консьюмеризма.

Что осмысленного и прагматически прикладного, скажете, предлагает нам известная деятельница академического постмодернизма Донна Харауэй с ее вариациями мрачных, но плоских фантазий Говарда Лавкрафта? В чем практический смысл всех этих присосок и щупалец а-ля Ктулху для будущего постчеловечества? Камлания в пространстве хтонических архетипов на потеху студентов и издателей – это блуждание в трех соснах банального биологизма. Где здесь прорыв за пределы матрицы? Похоже, мадам Харауэй попросту нашла свободную экономическую нишу, снабдив порядком присыпанного нафталином Лавкрафта постмодернистскими коннотациями для чисто университетского интертейнмента.