Коллектив авторов - Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века

Между тем, после того как Стафис и Ялис уплыли в Америку и, словно лотофаги или испившие из Леты, забыли все на свете, Дельхаро, ее первая дочь, все расцветала и расцветала. И Амерса, которая была на четыре года младше сестры, взрослела так же быстро, и в какой-то момент очень «вымахала». Она была мужеподобной, смуглой и резвой, и соседки называли ее «мужиком в юбке». И младшенькая, Криньо, то есть Лилечка 35 35 Греческое женское имя Криньо («Κρινιώ») происходит от слова «лилия» («Κρίνος»). , что, увы, не была бела, словно лилия, а просто бледна, также начинала созревать.

«Боже, как же быстро они взрослеют!» – думала Франгоянну. В каком саду, на каком лугу, какой весной вырастает это растение! И как оно прорастает, расцветает, распускается и разрастается! И все эти росточки, все эти саженцы также превратятся однажды в клумбы, заросли, сады? И так и будет продолжаться? В каждой семье, в каждом округе, районе, городе есть по две-три девочки. У некоторых четыре, у кого-то пять. У одной было шесть дочерей и ни одного сына, у другой семь дочерей и один сын, которому было суждено стать совершенно бесполезным.

И вот все родители, все семейные пары, все вдовы должны были во что бы то ни стало выдать замуж своих дочерей – всех пятерых, шестерых, а то и семерых! И за всеми дать приданое. Каждая бедная семья, каждая вдовица-мать с жалким полем в четверть десятины и убогой лачугой, измученная, вынужденная подрабатывать на стороне – обслуживать чужую богатую семью, работать у них в поле, на плантациях фиговых и тутовых деревьев, собирая листья и производя немного шелка, или же вскармливать двух-трех коз или ярок – и рассорившаяся со всеми соседями, платящая штрафы за малейший ущерб, облагаемая со всех сторон налогами и питающаяся ячменным хлебом, смоченным соленым потом, и вот эта женщина обязана пристроить всех своих дочерей и дать за ними пять, шесть, а то и семь раз приданое! О Боже!

И еще какое приданое по обычаям острова! «Дом в Котроньи, виноградник в Аммудье, оливковую рощу в Лехуни, поле в Строфлье». В последние годы, примерно в середине века, пристала еще одна зараза. Это обязательная наличность, называемая в Константинополе трахомой, – обычай, который, если я не ошибаюсь, в конце концов запретила Великая Церковь. Согласно этому обычаю, семья была обязана дать за невестой наличные деньги. Две тысячи, тысячу, пятьсот, кто сколько мог. Иначе пусть семья оставит себе своих дочерей. Положит их на полку – пусть останутся в девках! Запрёт в шкафу. Отправит в музей.

Вот о чем думала старуха в бессонную ночь. Петух пропел во второй раз. Должно быть, пошел третий час ночи. Месяц – январь. Свищет северный ветер. Огонь в камине потух. У Франгоянну пробежала дрожь по спине и заледенели ноги. Она хотела подняться, принести еще дров из предбанника, чтобы подбросить их в камин и снова разжечь огонь. Но замешкалась и почувствовала легкую дремоту – возможно, первый признак надвигающегося сна.

В этот момент – так некстати, ведь она только закрыла глаза, – послышался странный стук в дверь. Старуха всполошилась. Она не хотела кричать «Кто там?», дабы не разбудить роженицу, но, прогнав дремоту, которую и так уже прервал резкий стук, медленно поднялась и вышла из комнаты. Еще не дойдя до входной двери, она услышала знакомый тихий голос:

– Мама!

Она узнала голос Амерсы. Это была ее вторая дочь.

– Эй, ты чего? Стряслось что?

Хадула открыла дверь.

– Мама, – повторила Амерса, задыхаясь. – Что с ребеночком? Она жива?

– Спит, только успокоилась, – ответила старуха. – Да что на тебя нашло?!

– Мне приснилось, что она умерла. – Амерса говорила все еще дрожащим голосом.

– А кабы и померла, то что? – цинично спросила старуха. – Ты поднялась и пришла поглядеть?

Дом Янну, где она жила с двумя незамужними дочерьми (в те дни, когда она не ночевала подле роженицы), находился чуть поодаль, в нескольких десятках шагов на север. Этот дом был дан за Дельхаро в качестве приданого, тот самый старый дом, построенный на сбереженные Хадулой деньги, которые она когда-то украла у своих родителей. Позже, через несколько лет после брака Дельхаро, ее матери удалось заиметь еще одно гнездышко, поменьше и победнее первого, но зато поблизости. Между этими двумя домами было всего два или три других дома.

Так вот оттуда и пришла Амерса в столь неурочный час. Она не боялась ночных призраков, была смелой и решительной девушкой.

– И ты поднялась и пришла поглядеть?

– Я проснулась в страхе, маменька. Я видела, будто девочка умерла, а на твоей руке – черная метка.

– Черная метка?..

– И ты хотела одеть ее в саван. Но когда ты начала ее одевать, твоя рука почернела… и будто ты сунула руку в огонь, чтобы избавиться от черноты.

– Пф! Вещунья! – фыркнула старуха Хадула. – И ведь принесло тебя сюда в такой час!

– Мама, я все никак не могла успокоиться.

– А Криньо что, не слышала, как ты ушла?

– Нет, она спит.

– А ежели она проснется и увидит, что тебя нет рядом, то что она подумает? Да она ж завопит! С ума спятит от страха!

Две сестры действительно ночевали одни в маленьком домике. Амерса была бесстрашной, от нее так и исходила уверенность, словно она была мужчиной. Ведь их отец давно помер, а братья отбыли на чужбину.

– Ты права, маменька, пойду-ка я обратно домой, – заторопилась Амерса. – Я и правда не подумала, что Криньо может проснуться и испугаться, что меня нет рядом.

– Ты можешь остаться здесь, – предложила ей мать. – Как бы только не проснулась Криньо да не перепугалась бы.

Амерса секунду колебалась.

– Маменька, может, я посижу тут, а ты пойдешь домой отдохнуть?

– Нет, – ответила старуха, немного призадумавшись. – Вот и эта ночь почти прошла. Завтра вечером я вернусь домой, а ты останешься здесь. А сейчас давай, иди отсюда. Хорошего дня!

Этот диалог произошел в маленьком, узком коридорчике, прямо перед комнатой, где на все лады храпел Констандис.

Амерса, пришедшая босиком, вышла легким, бесшумным шагом, и мать заперла за ней дверь. Девушка побежала домой. И что ей бояться призраков, если она не боялась даже своего брата Михалиса, которого также называли Муросом. Этот злодей, третий сын Франгоянну, которого та прозвала «басурманским псом», был на три года старше своей сестры Амерсы: однажды он пырнул ее ножом, но та спасла его, не желая сдавать жандармам. Мурос, без сомнения, пырнул бы ее еще, если бы остался на свободе. К счастью, он проявил в другом месте свою тягу к убийствам, и его вовремя заперли в венецианских казематах в старой башне, в Халкиде 36 36 Халкида – главный город острова Эвбея. .

Вот как это произошло. Мурос был по своей природе несдержанным и вспыльчивым, хотя и обладал острым, женским умом – как говорила его мать, «умом, что порождает». С раннего возраста он сам научился мастерить разные красивые безделушки: кораблики, маски, статуэтки, куколки и все такое прочее. Он был грозой района, главарем хулиганов и верховодил всеми уличными мальчишками, всеми босяками. Он рано начал пить и гулять, устраивать шумные забавы, сборища, собираться буйной компанией вместе со своими малолетними собутыльниками. Мурос был вечным зачинщиком перебранок на улицах, бросался камнями в проходивших мимо стариков, бедняков и немощных. Он никому не давал проходу.