Коллектив авторов - Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века

Тогда второй жандарм, хоть он и был несколько неповоротлив, бросился что есть мочи вниз, чтобы запереть дверь мастерской или подкараулить злодея. Но было уже поздно. Мурос успел открыть крышку люка, отодвинув маленький сундук, и спрыгнуть вниз. Высота была примерно в одну сажень, но Мурос, легкий и проворный, приземлился на ноги и не покалечился, так как пол был усыпан щепками и опилками.

Он рванул со скоростью ветра, сбив с ног жандарма, свалившегося около наружной лестницы, и скрылся с быстротой молнии. Он побежал вверх, к Камням, туда, где обитали совы. Это был скалистый холм, возвышающийся за домом, где Мурос знал каждый камушек. Жандармам или кому-либо другому никогда не удавалось поймать его там.

Спрыгнув вниз, он вдруг вспомнил (может, отрезвев от происходящего или же «очнувшись», как он сам говорил), что, ранив свою сестру, он уронил нож на пол. Возможно, это произошло из-за того, что Мурос почувствовал страх и угрызения совести в тот момент – поэтому он неглубоко вонзил лезвие ножа, и рана была поверхностной.

Когда Мурос, задумав бежать, бросился к люку, он услышал, что жандармы поднимаются по лестнице, – у него уже не было времени вернуться и подобрать нож. Тогда, готовый спрыгнуть вниз, Мурос крикнул своей сестре:

– Брошь, сука! Не забудь спрятать брошь!

Он произнес слово «брошь», чтобы жандармы не услышали созвучное ему «нож». В этот ужасный момент злодей Мурос был абсолютно уверен, что сестра его все равно любит и потому спасет, не выдаст. На ноже осталась кровь, и его преследователи точно бы ее заметили. Спрятав орудие, он надеялся спрятать само преступление.

И действительно, Амерса, поняв, что жандармы в конце концов выбьют дверь, так как доски были дряхлые, а затвор заржавелый, наклонилась и, истекая кровью и практически теряя сознание, подняла нож. Затем она доползла до груды вещей – сложенных простыней, подушек и матрасов – и спрятала окровавленный нож под этими тряпками. Сама же она завернулась в старое, заштопанное, но чистое одеяло и уселась на низкой стопке, которая по ее весом стала еще ниже. Амерса приложила левую руку к ране и попыталась остановить кровь. На удивление девочка не испугалась, хотя с ней в первый раз приключилась такая беда. Все происходящее казалось ей сном. Она сжала зубы, недоумевая, почему ей до сих пор не больно, но буквально через несколько секунд Амерса почувствовала острую, пронзающую боль.

В тот же миг дверь поддалась и слетела с петель. Один из жандармов с шумом влетел внутрь.

Амерса, завернутая с ног до головы в одеяло, даже не взглянула на него.

– Где этот разбойник? – закричал он грозным тоном.

Амерса не ответила.

Тогда жандарм, еще не зная о том, что Мурос сбежал, сбив с ног его напарника (это произошло ровно в тот момент, когда он выбил дверь, и этот грохот заглушил всякий другой), стал обыскивать переднюю, где находилась Амерса, затем зимовку, потом маленькую комнатку. Он никого не нашел и обнаружил только открытый люк.

Скоро пришел его товарищ.

– Удрал?

– Спрыгнул через люк, на землю…

– А ты где был? Почему не догнал его?

– Да мне досталось! Вот это скорость!.. Семь верст в час!

– Ох! – вздохнул, покачивая головой, первый жандарм и, согнув указательный палец правой руки, поднес его ко рту, словно хотел прикусить. – Теперь нас точно попрут с работы!

Второй жандарм, пытаясь казаться строгим, обратился к Амерсе:

– Девка, а ну-ка отвечай, куда смылся твой братец?

Та ничего не ответила. Однако, несмотря на страшную боль, которую она испытывала, девушка с иронией подумала: «Сам знаешь».

– Ты чего там сидишь, девочка? – спросил другой. – Он тебе не надавал случаем?

Амерса отрицательно покачала головой.

– Что ему надо было от тебя? Может, он тебя порезал?

– Ты чего так орала-то? – добавил второй.

Амерса ответила на вопрос первого жандарма:

– Нет!

– Нет, правда, может, он порезал тебя? – настаивал тот.

Амерса как можно более естественно произнесла:

– Он же мой брат, как он может меня порезать?!

– Тогда чего ты там сидишь, что с тобой? Ты что, больна?

– У меня жар!

Амерса не подумала, что кровь, должно быть, запачкала пол и солому. Но солнце уже село, и дом окутала темнота. К тому же место, куда упал окровавленный нож, было спрятано за одностворчатой дверью, приоткрытой на две трети и касавшейся стены, поэтому оба жандарма не видели пятен крови.

– Так чего ты орала-то? – настаивал первый жандарм.

– Мне было больно и дурно, – ответила Амерса.

И тут же, как бы подтверждая свои слова, она на самом деле стала терять сознание. Она воскликнула: «Ох!» – и, сжав зубы, нагнулась вперед. Блюстители порядка, испугавшись, переглянулись, и один из них нервно спросил:

– Да где ж ее мать-то носит?!

Как будто услышав этот призыв, в дом вбежала Франгоянну.

– А вот и та старуха, которую собственный сын за волосы по улице таскал! – обрадовался второй жандарм.

Затем добавил:

– Тетя, скажи-ка мне, где твой сыночек?

Франгоянну ничего не ответила и подбежала к Амерсе. Она была искусной знахаркой и могла позаботиться о своей дочери.

Амерса часто вспоминала эту историю. Она думала о ней во время долгих ночей, на закате и на рассвете, когда, лежа рядом со спящей Криньо, не могла уснуть в то время, как их мать находилась подле роженицы. Вернувшись домой после своего ночного похода, который она предприняла, будучи «вещуньей» и испугавшись страшного сна, Амерса увидела в тусклом свете лампадки, зажженной подле старой и почерневшей иконки Богородицы, что Криньо еще спит и, кажется, совсем не просыпалась. Возможно, когда Амерса только вошла, Криньо сквозь сон услышала негромкий шорох, вздохнула и, не просыпаясь, перевернулась на другой бок.

Вещунья! Так оно и есть. Вернувшись домой к сестре после третьего крика петуха, Амерса вновь вспомнила то слово, которым мать нарекла ее. Неужели она в самом деле была вещуньей? Ведь ее сны, видения и звуки, которые она порой слышала, часто что-то да означали, или же хотели что-то показать, оставляя после себя странное ощущение. И та ложь, которую она порой говорила, становилась для нее невольной истиной. Как, например, в тот вечер, когда брат ранил ее, Амерса, отвечая на вопросы дотошных жандармов, сказала: «Мне было больно и дурно». И она действительно начала терять сознание, как только это произнесла, словно какая-то высшая, демоническая сила хотела скрыть ее ложь.

Амерса вновь легла подле сестры, но не могла уснуть. Воспоминания не оставляли ее, но они не были столь мучительными и мрачными, как воспоминания ее матери. И на протяжении долгих часов она не прекращала думать о судьбе своего брата, Муроса, что в настоящий момент находился в темнице Халкиды.