Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

В вопросе о воздействии Достоевского на Ницше большинство критиков сходятся на том, что " образ Христа в "Антихристе" Ницше обнаруживает сходство не столько с исторической личностью, сколько с князем Мышкиным из "Идиота" Достоевского " [2153]. Геземан находит сходство и в изображении у Ницше " раннехристианской среды " вообще [2154]. Однако у сторонников этой гипотезы нет твердой уверенности в ее непогрешимости, тем более что Ницше нигде прямо не упоминает ни роман "Идиот", ни его героя князя Мышкина. Но в то же время в его последних книгах есть немало высказываний, которые прямо ассоциируются с "Идиотом" Достоевского. Так, в "Антихристе" речь идет о " болезненном и странном мире, в который нас вводит евангелие, мире, где, как в одном русском романе, представлены, словно на подбор, отбросы общества, нервные болезни и "детский" идиотизм " [2155]. Однако это замечание Ницше могло быть адресовано скорее всего "Преступлению и наказанию", где с ужасающей наглядностью изображена именно такая среда: и социальные низы большого города (" отбросы общества "), которые фактически отсутствуют в "Идиоте", и " нервные болезни ", и " "детский" идиотизм " (Соня Мармеладова). Но бесспорным представляется факт, что художественные образы Достоевского вызывают у Ницше ассоциации с евангельскими преданиями. В эпилоге к "Падению Вагнера" он подчеркивает, что " в евангелиях представлены такие же физиологические типы, какие изображены в романах Достоевского… " [2156]Бесспорно также и то, что в своей трактовке образа Иисуса Христа Ницше в какой-то мере отталкивается от Достоевского. " Остается только сожалеть , — замечает он в "Антихристе", — что рядом с этим интересным decadent <���т. е. Иисусом Христом> не было Достоевского — я имею в виду того, кто умел ощущать захватывающую прелесть в сочетании болезненного, возвышенного и детского " [2157]. Критики усматривают в этих словах явный намек на "Идиота", тем более, что, полемизируя с Ренаном, Ницше прямо называет Иисуса Христа " идиотом ": " Говоря со строгостью физиолога, здесь было бы уместно скорее совсем другое слово: идиот " [2158]. Однако и это заявление не рассеивает всех сомнений. Ясперс, к примеру, считает, что Ницше употребляет слово " идиот " в таком же смысле, как и Достоевский по отношению к князю Мышкину [2159]. Это ошибка. В том же "Антихристе" Ницше употребляет это слово в применении к Канту совсем в другом смысле [2160]. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что у Ницше речь идет о романах Достоевского, а в том случае, когда он говорит об одном романе, нет достаточных оснований утверждать, чтоимеется в виду именно "Идиот". Нельзя ли в таком случае предположить, что воздействие могло исходить не из одного романа, а из всех известных Ницше романов Достоевского и что психологические черты, которыми Ницше наделяет Иисуса Христа, он мог увидеть в определенном типе героев Достоевского, а не исключительно в образе Мышкина?

К тому же эти ассоциации могли возникнуть у Ницше под влиянием Брандеса, с мнением которого он считался. В своих письмах к Ницше Брандес развивал взгляд на творчество Достоевского как на явление христианское, антиклассическое. Антиклассическое начало Брандес неоднократно подчеркивал в самом облике Достоевского, который вырос в его глазах в символ дисгармонической современности. " Взгляните на лицо Достоевского , — писал он Ницше 23 ноября 1888 г., — наполовину лицо русского крестьянина, наполовину — физиономия преступника, плоский нос, пронзительный взгляд маленьких глаз под нервно подрагивающими веками, этот высокий, рельефно очерченный лоб, выразительный рот, который говорит о безмерных муках, неизбывной скорби, о болезненных страстях, о беспредельном сострадании и ярой зависти. Гений-эпилептик, одна уже внешность которого говорит о приливах кротости, заполнявших его душу, о приступах граничащей с безумием проницательности, озарявшей его голову; наконец, о честолюбии, о величии стремлений и о недоброжелательстве, порождающей мелочность души. Его герои не только бедные и отверженные, но и наивные, тонко чувствующие души; благородные проститутки, люди, часто подверженные галлюцинациям, одаренные эпилептики, одержимые искатели мученичества — те самые типы, которых нам следует предполагать в апостолах и учениках раннехристианской поры " [2161].

Кроме того, при рассмотрении данного вопроса следует иметь в виду известную генетическую общность проблем у Достоевского и Ницше, при всей противоположности их систем ценностей. Вряд ли можно сомневаться, что именно на этой основе возникла фантастическая версия Б. Трамера, допускающая воздействие на Ницше тех произведений Достоевского, которых он не знал. Подобного рода просчет допускает и И. Е. Верцман. " Несомненно, образом Родиона Раскольникова , — утверждает он, — навеяна речь Заратустры "О Бледном преступнике" " [2162]. Перекличка здесь действительно явная, но о каком воздействии может идти речь, если книга Ницше была уже опубликована в 1885 г., за два года до его знакомства с Достоевским.

Другой пример. Л. Шестов, говоря о Ницше-читателе "Записок из подполья", замечает:

" Нет ничего невозможного в том, что его столь вызывающая фраза — pereat mnndus, fiat philosophia, fiat philosophus, fiam (пусть погибнет мир, но будет философия, будет философ, я сам) есть перевод слов подпольного человека: "свету провалиться или мне чай пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтобы мне чай всегда был" " [2163].

Предположение Шестова, основанное на твердых фактах, тем не менее оказывается на поверку в высшей степени сомнительным. У Ницше эта мысль появляется в 1873 г.

Пока она еще в зародыше:

" Символ запретной истины: fiat Veritas, pereat mundus [2164] . Символ запретной лжи: fiat mendacium, pereat mundus " [2165].

Через пять лет, в "Человеческом, слишком человеческом" (1878 — за десять лет до знакомства с Достоевским) эта мысль предстает уже в развернутом виде: pereat mundus dum egosalvus sim [2166]. И если даже допустить, что Ницше перефразировал слова подпольного человека, то и в этом случае имеет место скорее не воздействие, а встреча родственных идей.

Вот почему влияние романа Достоевского "Идиот" на Ницше, при всей правомерности поставленного вопроса, не представляется бесспорным.

Философия Ницше возникла в обстановке глубокого кризиса буржуазного общества, его культуры и морали. Интерес Ницше к Достоевскому тем и вызван, что в произведениях последнего он нашел отражение кризисной эпохи, кризисного сознания. Не случайно как раз по поводу "Записок из подполья" он говорит об " инстинкте родства ". Однако сходство Достоевского и Ницше ограничивается лишь тем, что оба они восприняли свою современность как царство торжествующего зла. Ницше в своем восприятии Достоевского игнорирует гуманистическую подоснову антиномий доброго и злого, которые терзают его героев. Потому, читая книги Достоевского, он мог упиваться иррационалистическим разгулом подпольного человека или кровожадностью какого-нибудь Газина, мог злорадствовать, видя бессилие " униженных и оскорбленных ", или умиляться " со слезами на глазах " циническому эгоцентризму князя Валковского.