Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

В конечном итоге Ницше сознавал — и это как раз не принимают во внимание интерпретаторы, сближающие его с Достоевским, — что мировоззрение Достоевского не только " родственно ", но и чуждо его собственному. Слова философа-имморалиста Ницше о том, что великий русский писатель противоречит его " самым потаенным инстинктам ", являются вольным или невольным, но красноречивым признанием Достоевского-гуманиста.

В 90-е годы немецкая литература вступила в новую полосу своего развития: натурализм распадается на ряд самостоятельных течений, питая, в частности, модернистские тенденции в немецком искусстве. Но преемственность все же сохраняется. Умонастроения нового литературного поколения также порождены неприятием современной буржуазной действительности. Однако, утратив социальный оптимизм своих предшественников, немецкие модернисты отходят от современности, противопоставляя ей свой фантастический идеальный мир. Отсюда возникает дуализм мечты и действительности и одновременно стремление преодолеть его в некой гармонии. На почве этих исканий в Германии возрождается романтическое мироощущение. Актуальным становится Ницше, которого объявляют " философом неоромантики " [2167]. Первый номер неоромантического журнала "Pan" (1895) [2168]открывается притчей из "Заратустры" Ницше и "Гимном к ночи" Новалиса. Как в романтизме, так и в Ницше неоромантиков привлекает пафос иррационализма. Через иррациональное стремятся они примирить противоречия современного человека, обрести цельность, вернуться к истокам бытия. Поиски гармонии приводят их к романтизму, к романтически-мистическому " всемирному чувству ". Но если у ранних немецких романтиков это — пантеистическое чувство, направленное вовне, то у неоромантиков центр тяжести переносится вовнутрь — в духовный мир человеческой личности. Воинствующий индивидуализм — характерная черта немецкого неоромантизма. Человек делает себя богом для того, чтобы обрести свободу. Следует отметить, что религиозность неоромантиков не имеет ничего общего с христианством, которое они решительно отвергали. Их религиозность — это мистическое чувство любви к своему первозданному " я ", это обожествление в самом себе природы, которая воплощается у неоромантиков в иррациональной душе. Душа вырастает до космических масштабов и объемлет все противоречия: противоречия природы и духа, инстинкта и разума, долга и воли. Тем самым эти противоречия устраняются, сливаясь в новую гармонию. Душа, по выражению Рикарды Хух, — признанного теоретика неоромантизма — " бог-отец " (т. е. природа) и " бог-сын " (т. е. дух) [2169].

Неоромантический миф о " душе " зарождается в обстановке общего кризиса империалистической эпохи, значительно обострившего кризис духовный. Разлад человека с миром принимал все более уродливые формы; люди утратили естественность. В них нет больше ни веры, ни любви к ближнему. Христианское учение изжило себя, оно не находит более отклика в сердцах. Люди живут без надежды на будущее, они целиком поглощены сегодняшним днем. Человек лишен цельности и единства, его внутренние возможности разъединены. Все прочие свойства человеческой натуры подчинил себе рассудок, имеющий лишь прагматическое применение. Разобщенные люди в утратившем духовность мире — такова в представлении неоромантиков современность. И именно в мифе о душе они воплощают свои мечты о будущем гармоническом человечестве, тоску по естественной органической жизни. Для своих идеалов неоромантики ищут опоры в прошлом — в средневековье, в древних цивилизациях Востока и в настоящем — примитивном негритянском искусстве. Эти поиски приводят их к " открытию " России, где неоромантический идеал " души " обретает свою реальность, — в " русской душе ".

Специфический интерес к России возникает у немецких неоромантиков в эпоху, когда возраставшее там общественное брожение приковывало к ней взгляды всей Европы. Духовная атмосфера Германии 900-х годов была также насыщена ожиданием грандиозных перемен. И, разумеется, немецкие неоромантики не могли не обратить внимания на Россию. Правда, они воспринимали не столько реальную капиталистическую Россию, сколько идеализированную Русь, страну, у которой нет " прошлого ", но " только будущее " [2170]. В русском народе они открывают " юношески сильное племя, медленно пробуждающееся от тысячелетнего сна ", сохранившее еще " цельную нравственность " [2171]. Романтические представления о России как колыбели детства человеческого питала книга Вогюэ "Русский роман". На основе этих представлений возникает миф о пропасти, разделяющей " варварскую " Россию и цивилизованную Европу.

" Загадочной проблемой для Западной Европы становится славянская душа… " [2172]

Разгадку тайны " русской души " немецкие неоромантики ищут в русской литературе и прежде всего в творчестве Достоевского и Толстого. " Никто кроме Достоевского , — гласит мнение немецкой критики, — не сумел изобразить русскую душу, это непостижимое чудо народа <���…> ее становление и бытие с такой исчерпывающей полнотой ".

И далее:

" Поэтому он является величайшим писателем России, и для каждого иностранца, стремящегося ближе узнать ее народ, все пути ведут к нему и к его творчеству " [2173].

В Достоевском, утверждает М. Бем, " пробуждается историко-философское самосознание славянского Востока " [2174]. Причем это самосознание интерпретируется преимущественно в религиозном плане. Достоевский провозглашается создателем новой религии, русским Мессией. Сопоставление Достоевского с Христом становится в неоромантической литературе общим местом.

Достоевский — апостол " русской души " приобретает в немецкой критике 90-900-х годов и позже репутацию писателя-романтика. " Русская душа " истолковывается в духе романтизма, потому что " существенный и последний признак " героев Достоевского усматривается в их " разорванности " [2175]. А " ситуация раздвоенности, неустойчивости, когда душа колеблется между беззащитной пассивностью и бурной деятельностью, — это и есть романтическая ситуация " [2176]. Вот почему Ю. Баб, поднимая вопрос о " романтическом духе " в Германии, приходит к выводу о том, что " его высшим откровением было тогда славянофильство Достоевского " [2177].

У истоков легенды о "русской душе " и Достоевском как ее пророке стоит Нина Гофман, автор первой на немецком языке биографии писателя [2178]. Перед тем как приняться за книгу о Достоевском, она побывала в России, где познакомилась с Анной Григорьевной Достоевской и с рядом лиц из окружения писателя. В знак признательности Гофман посвятила свой труд " русским друзьям ". Гофман тщательно изучала материалы биографии Достоевского, появившиеся к тому времени на русском языке (О. Ф. Миллер, Н. Н. Страхов). Известное влияние оказали работы В. В. Розанова. Кроме того, в России Гофман получила доступ к секретным материалам по делу петрашевцев, которые были затем использованы ею в книге о Достоевском.