Дэвид Селлу - Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Я вернулся на свой стул.

— Идите за мной.

Я посмотрел на часы. Было около 21:30. Молодой усатый офицер в очках, похожий на Граучо Маркса [13]  Джулиус Генри «Граучо» Маркс — американский актер, комик. — Прим. ред. , указал на мои пакеты на полу и сказал: «Оставьте их здесь».

Еще несколько дверей открылись и закрылись, прежде чем я оказался в маленькой комнате с тусклым освещением.

Выходя, он закрыл за собой дверь. Персонал тюрьмы открывал и закрывал двери бесчисленное количество раз за день — это уже стало своеобразным ритуалом. «Отсюда не сбежать», — подумал я и сел на узкую скамью, уставившись на трубу системы отопления вдоль стены.

В комнате больше никого не было, и я закрыл глаза, вспоминая события дня.

Примерно через полтора часа еще один надзиратель крикнул: «Селлу!» Он привел меня к кабинету с надписью «Врач» на двери. Впервые я понял, чего мне ждать.

Хорошо одетый темнокожий врач в полосатом костюме поднялся, когда я вошел, и указал мне на стул.

— Я один из тюремных врачей.

— Здравствуйте, — сказал я, опускаясь на стул.

— Как вас зовут? — спросил он, глядя на монитор компьютера.

— Селлу, — ответил я. — С-Е-Л-Л-У, Дэвид Селлу.

Двигая компьютерной мышкой по столу, он спросил:

— Из какого суда вас привезли?

— Из Олд-Бейли.

— Хорошо, — ответил он. — Я задам несколько вопросов. Не торопитесь, потому что я вношу все ответы в компьютер.

Он попросил назвать дату рождения, домашний адрес, семейное положение, а затем спросил:

— Есть ли у вас какие-либо заболевания?

— Да, гипертония.

— Какие препараты вы принимаете?

— Ирбесартан, но дозировку не помню. Бисопролол, пять миллиграммов раз в день — кардиолог сказал удвоить дозу два с половиной миллиграмма, которую я принимал раньше, чтобы успокоить нервы во время суда. Фелодипин, два с половиной миллиграмма раз в день, а еще симвастатин, 40 миллиграммов, если не ошибаюсь.

— Курите?

— Нет.

— Пьете?

— Да, около 140 граммов в неделю, — ответил я, гадая, что сказала бы жена, услышав это. Во время судебного процесса я пил более 280 граммов в неделю, и Кэтрин просила не налегать на алкоголь. Я понимал, что в течение следующих месяцев мне не позволят употреблять спиртное, и был готов к этому.

— Вы употребляете наркотики? Кокаин, героин, марихуану?

— Нет.

— Есть ли психические заболевания? Депрессия, тревожность, шизофрения?

— Нет, но после того, что мне пришлось пережить, любой испытывал бы тревожность и впал в депрессию.

— Понимаю. Самоповреждения?

— Нет.

— Кто вы по профессии?

— Врач.

— В какой области?

— Колоректальная хирургия, — ответил я. — Я был колоректальным хирургом-консультантом.

Он убрал руку с мышки и с интересом посмотрел на меня. Я кратко пересказал события, приведшие к моему заключению, и сказал, что меня посадили на два с половиной года.

— Вас выпустят через пятнадцать месяцев.

Затем он рассказал, почему представители нашей профессии должны всегда оставаться начеку. Он сам был вовлечен в неприятный инцидент: его позвали к душевнобольному пациенту, но к моменту, когда он оказался на месте, тому уже оказал помощь другой врач. В отчете говорилось, что он отказался принять срочный вызов. Ему удалось доказать свою невиновность, хотя он вполне мог оказаться в беде.

— Думаю, вас можно поместить в обычную камеру, — сказал он. (Несколько лет назад каждого нового заключенного в первую ночь помещали в камеру для суицидников.)

Позже я узнал, что в обычных камерах находилось трое заключенных. Будь у меня выбор, я предпочел бы одиночную камеру. Но как бы то ни было, я понимал, что решение принимает не врач.

Он взвесил меня, измерил артериальное давление, пульс и температуру.

— У вас давление поднялось до 160/108, — сказал он и взял пустой бланк из стопки на столе. — Что ж, я не удивлен: был тяжелый день. Я распоряжусь, чтобы вам дважды в день измеряли давление, и назначу анализы крови на завтра.

Он обнадежил меня, написав об этом в бланке.

— Я назначу вам амлодипин вместо ирбесартана и фелодипина. Прием бисопролола и симвастатина можете продолжить.

Новоприбывшим заключенным было запрещено проносить в тюрьму даже рецептурные лекарства, они изымались при личном досмотре.

Я не брал с собой никакие лекарства, к тому же врач решил изменить мой план лечения.

— Человеку с вашим статусом здесь будет непросто, но вы должны постараться. Я к вашим услугам, и если понадобится помощь, не стесняйтесь попросить надзирателей привести вас ко мне, — сказал доктор Э.

Уже ночью в сопровождении надзирателя в мою камеру пришла медсестра и принесла недельный запас препаратов.

— Вы должны оставлять запрос о новом запасе как минимум за два дня до окончания старого, — предупредила она меня.

— Почему нельзя просто приготовить новый запас лекарств дней через пять или шесть?

— Это тюрьма, знаете ли, здесь свои порядки.

Неожиданно было услышать такие слова от медицинского персонала тюрьмы, который, насколько я понимал, должен был оказывать заключенным медицинские услуги такого же уровня, как и свободным людям. Как бы то ни было, встреча с доктором Э. меня подбодрила, и в тот вечер я обрадовался хотя бы тому, что мои проблемы со здоровьем будут под контролем.

Меня определили в камеру в третьем корпусе. Она располагалась на самой вершине лестницы, в самом дальнем конце третьей площадки. Я быстро взглянул на две именные таблички у двери: на каждой было указано имя и личный номер заключенного, а также имя личного надзирателя. Я нервничал, ожидая, когда офицер откроет тяжелую металлическую дверь, отойдет в сторону, чтобы впустить меня, и снова закроет ее.

Потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли.

Камеру можно было измерить шагами: три в ширину и пять в длину. Очевидно, что она предназначалась для двоих, но теперь здесь должны были находиться трое. Слева стояла односпальная кровать, а справа — двухъярусная. Между кроватями — маленький стол. У дальней стены стоял стул. На настенных полках были одежда, несколько книг, пластиковые тарелки, миски и столовые приборы. На столе стояли телевизор и электрический чайник. У входа располагалась раковина, а на полу под ней — большое открытое черное ведро с остатками пищи.

Между односпальной кроватью и раковиной было отведено место для крошечной кабинки с унитазом. Дверь в нее находилась высоко от пола, и всем было видно, занято ли отхожее место. Занавески на окне не было, его приоткрыли в попытке проветрить камеру. В тот ноябрьский вечер в камере было холодно. Один обитатель лежал на односпальной кровати, а другой — на нижнем ярусе двухъярусной. Я понял, что верхний ярус предназначался мне.