Дэвид Селлу - Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Все с нетерпением ждали дня доставки заказов, потому что эти мелочи делали жизнь немного проще. Я очень любил бананы, но когда я заказал связку в Хайпойнте, они начали портиться одновременно, и пришлось съесть все за один день.

День восьмой, среда, Белмарш

В прошлой жизни каждую среду я весь день был занят проведением операций на кишечнике в больнице Илинг. Теперь я сидел в тюрьме, ел на завтрак мюсли и пил кофе с ультрапастеризованным молоком средней жирности. Посмотрел утренние новости. В 08:40 Джона позвали на тренировку в тренажерном зале, и мы с Клайвом в очередной раз посетовали, что придется провести еще одно утро взаперти. Шел дождь, поэтому зарядки на улице не было.

Я был в библиотеке, и одной из шести взятых книг был роман Джеффри Арчера «Ни пенсом больше, ни пенсом меньше». Меня очень заинтересовала история хирурга, который под влиянием афериста купил акции нефтяной компании и потерял все деньги. Чтобы вернуть потерянную сумму, он придумал сложный план: последовал за преступником в другую страну и спровоцировал у него приступ боли в желчном пузыре, подсыпав кое-что ему в напиток. После этого хирург провел «операцию» своей жертве: сделал на животе поверхностный разрез и зашил его. Хирург завладел большим желчным камнем из лондонской учебной больницы и убедил афериста, что он был вырезан из него. Пациенту пришлось заплатить за операцию ровно столько, сколько изначально потерял хирург. Мне было интересно, как хирург стал бы оправдываться перед Генеральным медицинским советом, если бы его попросили объяснить эти манипуляции.

Примерно в 09:30 огромная дверь камеры распахнулась, и надзиратель, державший в руке карточку, прокричал:

— Са-лу?

— Да, босс! — ответил я, подняв руку.

— Собирай вещи, тебя переводят. У тебя десять минут.

— Куда меня?..

Дверь с грохотом закрылась. Ответа не последовало.

— Как думаешь, куда меня переводят? — спросил я Клайва.

— Ты пробыл здесь всего неделю, поэтому вряд ли тебя отправляют в другую тюрьму. Скорее всего, в другую камеру. Если бы тебя собирались отвезти в другую тюрьму, сказали бы не брать постельное белье и все такое, потому что в каждой тюрьме свое белье.

— Но зачем им переводить меня в другую камеру? — спросил я раздраженно и начал скидывать вещи в прозрачные пакеты.

— Многие заключенные считают, что это одна из форм наказания. А еще, если надзиратели подозревают, что в камере принимают наркотики, ее обитателей расселяют. Еще одна возможная причина — освободить место для новых заключенных. Людей привозят каждый день.

Я сложил в пакет бумагу и книги, пластиковую посуду, остатки базового набора (чай, кофе, пачка печенья и молоко) и, наконец, зубную щетку, пасту и мыло и периодически приподнимал его, желая проверить, не слишком ли он тяжелый. В другой пакет я сложил постельное белье, полотенце, обувь и куртку от выданного в тюрьме спортивного костюма. Штаны от него я положил в третий пакет. Все мои вещи поместились в три пакета, которые я поставил посреди камеры. Я понимал, что будет тяжело их нести, особенно если придется подниматься по лестнице.

— Ты пробыл здесь недостаточно долго, — сказал Клайв. — Будет удобнее, если связать эти два пакета. Вот так!

Он связал ручки одного пакета с ручками другого.

— Так ты сможешь нести их на плече. Если связывать так, как я показал, они не разъедутся, — добавил он.

Он показал морской узел, не догадываясь, что мне как хирургу доводилось завязывать их сотни тысяч раз.

Морской узел позволяет надежно стянуть ткани и перетянуть концы кровеносных сосудов, поэтому каждый хирург завязывает его множество раз за операцию.

Другой офицер открыл дверь, вошел в камеру, строго посмотрел на меня и сказал:

— Ты Се-лю?

Прежде чем я успел ответить, он добавил:

— Иди за мной.

— Куда меня ведут? — спросил я, забрасывая на плечо связанные пакеты и хватая оставшийся пакет левой рукой.

— На верхний этаж в последнюю камеру справа.

Я доковылял до верхнего этажа и встал у двери камеры. На табличке у входа было указано только одно имя, и я испытал облегчение. Надзиратель открыл дверь, чтобы я смог протиснуться, а затем с грохотом захлопнул ее и запер.

Я был удивлен, увидев единственного обитателя камеры на верхнем ярусе двухъярусной кровати. Я подошел к односпальной кровати, поставил пакеты на пол и посмотрел на своего нового сокамерника. Это был чернокожий короткостриженый мужчина, на вид не старше 22 лет, одетый в тюремный спортивный костюм и толстый свитер.

— Привет, я Дэвид, — представился я.

— Привет, — ответил он неохотно и уставился в очень громко работавший телевизор.

— Как тебя зовут? — спросил я, поскольку мне хотелось бы обращаться к нему по имени. На табличке снаружи были только инициалы.

— Натан, — ответил он так, будто разговаривал с телевизором.

Я решил достать только те вещи, которые будут мне нужны каждый день, а остальные оставить в пакетах, потому что понятия не имел, когда меня переведут в другую тюрьму. Я старался поговорить с Натаном, но он неохотно шел на контакт. Джон и Клайв хотя бы отвечали, когда я к ним обращался, и давали понять, какие темы не хотят обсуждать. В итоге Натан рассказал, что его арестовали во время короткой поездки на Ямайку к сестре. Было очень некомфортно находиться в одной камере с таким некоммуникабельным человеком. Он был моложе моего младшего сына, находился в иностранной тюрьме и, похоже, пребывал в депрессии.

Мне хотелось предложить ему помощь, а ему — чтобы его оставили в покое, и я уважал его желание.

Я хотел стать чьим-нибудь наставником в тюрьме, но каким опытом мог поделиться?

В тюрьме было множество форм наставничества. Наставником мог быть человек, который хорошо знал тюремную систему и мог рассказать другим о различных способах преодоления административных преград. Им также мог стать тот, кто был готов просто выслушивать жалобы других, помогая людям излить душу. Были и специально обученные наставники, дававшие формальные советы на многочисленные темы, например об избавлении от наркозависимости. Наставник, встреченный мной позднее, был приговорен к 25 годам лишения свободы и поддерживал заключенного, который не мог смириться с двухлетним сроком.

Какое я имел моральное право советовать Натану, как жить, не нарушая закон, когда сам был преступником? Одной из трудностей, с которыми я столкнулся, была адаптация к постоянно меняющемуся окружению. Я не знал, где в нем мое место.

Иногда я опасался за свою физическую безопасность. Мне казалось, что надо мной легко возьмет верх кто-то молодой и спортивный, о чьей истории я ничего не знал. Результаты пройденного теста на определение моей склонности вредить себе и другим не вселяли в меня уверенность. От тревожной кнопки вряд ли было бы много пользы в экстренной ситуации, к тому же она находилась далеко, и потенциальный обидчик вполне мог преградить путь к ней. Почему-то я чувствовал себя комфортнее с двумя людьми в камере, чем с одним. Я предполагал, что это может быть взаимное чувство, но внешне по Натану нельзя было сказать, что он опасался находиться со мной наедине.