Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

– Забери меня с собой, – кричит она мне вслед, – не оставляй меня тут!

Хихикаю, делая шаг в морозный воздух. Свет из дверей госпиталя падает в спину, и передо мной вытягивается длинная и угрожающая тень. Слышу, как подъезжает, завывая, скорая помощь к дверям приемного, как везут по пандусу каталку, и представляю себе, как сигналит пейджер у Руби. Быстро удаляюсь в темноту ночи.

Суббота, 24 января

Всю прошлую неделю ничего не писал, потому что ничего не делал. По крайней мере, ничего, заслуживающего упоминания. Первые несколько дней я провел в кровати: просыпался ближе к полудню, расслаблялся, восстанавливал душевное спокойствие, предаваясь уборке в квартире. Даже выстирал вещи Флоры и Руби. Сходил в химчистку и вернул свой гардероб, который после долгой разлуки показался мне почти незнакомым.

Навестил маму, которая закричала мне на станции с противоположной платформы, что я ужасно выгляжу. Другие пассажиры поглядели на меня при этом со смесью согласия и сочувствия. Проведал бабушку с дедом. Пока я забочусь о чьих-то родных, другие врачи в другой части страны присматривают за моими. Пару недель назад у бабушки был сердечный приступ. Мама мне позвонила, но я получил сообщение лишь несколько дней спустя. Сестра отправила бабушке цветы и подписала карточку моим именем – наверняка она будет мне это вспоминать еще много лет. Сейчас у бабушки все в порядке, она уже дома и должна отдыхать и восстанавливаться, но вместо этого наготовила столько еды, что хватит накормить небольшое королевство.

– Дорогой, мы тобой так гордимся! – говорит она, поправляя мне воротничок. – Только посмотри на него, Джимми, он теперь настоящий доктор! Кто бы мог подумать. Наш Макс! – с этими словами бабушка, широко улыбаясь, подводит меня к деду. Он разрывается между желанием похвалить меня за мои достижения и досмотреть футбольный матч по телевизору.

– Ты молодец, мальчик, – говорит дед, кивая.

Всю свою жизнь он тяжко трудился. Бросил школу в 14 лет, начал работать механиком и пробился с самых низов в руководство компании. В отличие от него я жил в холе и неге и теперь не собираюсь разбивать его иллюзии, сообщая правду о моих сомнениях относительно выбора профессии. Я ничего не рассказываю бабушке с дедом про свои страхи, одиночество, усталость и вечный голод. Не говорю про ситуации, когда понятия не имел, что делать, и про то, как люди рядом со мной умирали или кричали от боли. Вместо этого развлекаю их историями о спасении жизней, о том, как трудна, но благородна моя профессия и как люди потом нам благодарны. Они кивают и улыбаются в ответ, распираемые гордостью, и поначалу я чувствую себя обманщиком. Но через пару дней, проведенных с ними, постепенно начинаю сам верить в свои слова.

Понедельник, 26 января

Возвращаюсь на работу, вроде как отдохнув и набравшись сил.

– Какого черта ты делаешь?! – рявкает на меня мистер Баттеруорт через 2 минуты после начала обхода.

С грохотом валюсь с небес обратно на землю.

– Ну… записываю ваши назначения в карту, – отвечаю ему.

– Ты мне дорогу загородил, – говорит он, проталкиваясь мимо и даже не глядя мне в лицо.

Надин, девушка, которую он только что осмотрел, натягивает одеяло до подбородка и у него за спиной строит гримасу. Подавив смешок, смотрю, как он переходит к следующей койке.

– Скорей, – торопит Старая Кошелка, и мы с Суприей бросаемся за ними.

Ненавижу, когда обход проводит мистер Баттеруорт. Все на грани нервного срыва. Даже медсестры на посту отвлекаются от свежего номера « Мира женщин» .

– Где у этого снимок брюшной полости? – спрашивает он, когда мы с Суприей их догоняем.

Мы начинаем рыться на тележке. Я вообще не помню ни этого пациента, ни чем он болен, не говоря уже о том, был ли заказан и сделан снимок. Мистер Баттеруорт разворачивается и сам копается в содержимом тележки, злобно фыркая и отдуваясь. Сегодня он в особенно плохом настроении. Я торопливо дописываю назначения в карточке предыдущей пациентки, но тут он выхватывает ее у меня, решив, что это карта парня на койке. Я пытаюсь ему объяснить, но он не слушает.

– Да это даже не его карта! – взрывается он через пару секунд и пихает мне ее назад.

Я роняю карту, она с громким стуком падает на пол, переворачивается, и все содержимое разлетается по полу. Бумажки скользят в разные стороны, медленно оседая по всему отделению, словно рассыпавшиеся осколки небольшой бомбы. Мистер Баттеруорт опять разворачивается и раздергивает шторы вокруг следующей кровати.

– Макс! – шипит на меня Суприя.

– Я не виноват! – огрызаюсь в ответ.

Я сажусь на корточки и начинаю подбирать бумаги, возвращая их под обложку; мне помогают медсестра и пациент, возвращающийся из туалета. Чувствую, как лицо у меня краснеет, а глаза начинает пощипывать. С начала первого рабочего дня прошло 25 минут.

Вторник, 27 января

Несусь в отделение радиологии, чтобы предпринять почти безнадежную попытку договориться о снимке. После вчерашнего унижения на обходе я не собираюсь давать мистеру Баттеруорту повод для новых, уже справедливых, обвинений.

В госпитальном буфете натыкаюсь на доктора Палаши.

– Пожалуйста, доктор Палаши, вы должны мне помочь! Мистер Баттеруорт меня убьет, если я не предоставлю ему снимок сегодня, а вчера был ужасный день, я у него уже на плохом счету, и мне просто необходимо, чтобы…

Доктор Палаши не поднимает головы от своей тарелки.

– Доктор Палаши? – зову я, стоя над ним.

Он откашливается.

– Сейчас десять минут девятого. Я еще не проснулся. Прошу, говорите медленно и разборчиво, и не надо кричать, я хорошо слышу.

Делаю глубокий вдох.

– А вы уже завтракали? – спрашивает он вдруг, поднося ко рту вилку с консервированной фасолью.

Отрицательно качаю в ответ головой.

– Тогда с этого и начнем.

Он откладывает в сторону вилку и нож, встает и возвращается с яичницей, фасолью и тостом. Только сейчас понимаю, насколько я голоден.

– Так вот, насчет вашего снимка… – говорит он, пока я поглощаю фасоль.

Если бы Льюис уже с ним не встречался, я бы женился на докторе Палаши.

Понедельник, 2 февраля

Мой предпоследний день в хирургии. Завтра я навсегда распрощаюсь с этим отделением, поскольку, в отличие от Руби и Суприи, не собираюсь становиться хирургом. Для этого следует обладать определенным типом личности. Мир, где существуют только два варианта: резать или не резать. Мне кажется, я начал понимать, почему мистер Баттеруорт в этом так хорош. Он преуспевает в хирургии именно потому, что равнодушен к окружающим. Он видит бугры, опухоли и язвы, а не людей. Дело не в том, можешь ты разрезать человека или нет, а в том, можешь ли ты разрезать его, не дрогнув; не поддаваясь эмоциям вскрыть ему живот и посмотреть, что там внутри. С этим нелегко смириться, но если бы не такие, как мистер Баттеруорт, с их неизменной отстраненностью, способностью игнорировать суету вокруг во время операции, фокусироваться исключительно на работе, множество людей были бы уже мертвы. Но вне больницы такое поведение, конечно, отталкивает – и вполне справедливо.