Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Суприя улыбается, не поддавшись на ее провокацию.

– Мы из этого госпиталя, миссис Крук. Мы с вами встречались уже много раз.

Миссис Крук опускает голову и поверх очков глядит на Суприю.

– Видите ли, для меня все вы, интерны, на одно лицо, – заявляет она.

– Приятно слышать, – отзывается Руби.

И мы, решив прогулять вводную лекцию, отправляемся завтракать в буфет, оставив неизменно терпеливую Суприю доказывать, что она проработала в этой больнице целых полгода.

Четверг, 5 февраля

– Итак, какую именно специализацию в медицине вы планируете выбрать? – спрашивает доктор Пайк, мой новый консультант. Сам он геронтолог. К этому моменту я уже понял, что если ты хочешь наладить отношения с консультантом, то отвечать на этот вопрос надо, называя специальность, в которой работает он. Так делают все. Прямота, особенно в медицине, – не всегда лучшая политика. Поэтому я лгу.

– Геронтология, – отвечаю я.

Он улыбается и бормочет: «Великолепно», – после чего мы отправляемся на обход отделения. В отличие от мистера Баттеруорта, который в упор тебя не видел, пока не совершишь какой-нибудь ошибки, доктор Пайк определенно мной заинтересован.

– Что вы ели сегодня на завтрак? – спрашивает он.

Ну ладно, ничего такого не было, он не спросил, но хотел спросить, я уверен.

Правда, хотя вопросы он задает охотно, ответы предпочитает трактовать так, как ему удобнее.

– Вы прошли вчера вводную лекцию? – спрашивает он, пока мы идем к постели первого пациента, мистера Фарли.

– Хм, да, но я уже проработал в этой больнице полгода, так что все это знал. Я был у мистера Баттеруорта, в хирургии, – объясняю ему.

– Ах, этот… Ну и как он вам? – интересуется доктор Пайк.

– Ну как, в целом неплохо. Надо, конечно, немного привыкнуть, но… – начинаю я.

– Да-да, я тоже так думаю, он жуткий грубиян, – заключает доктор Пайк.

Пытаюсь его поправить, объяснить, что я не то имел в виду, но он уходит вперед и, оглянувшись, повторяет:

– Да-да, совершенно согласен, грубиян. Думаю, мы с вами поладим.

Я сдаюсь и берусь за тележку с картами.

Мистер Фарли страдает старческим слабоумием уже 10 лет. Все это время жена ухаживала за ним. Но сейчас у него начали отказывать сердце и почки. Медицине ничего не остается, как отступить, признав свое поражение. Больше помочь ему ничем нельзя. Им с женой обоим за восемьдесят. Как она справлялась без всякой помощи – выше моего понимания. Он лежит с закрытыми глазами и широко распахнутым ртом.

– Все хорошо, дорогой, я здесь, – говорит миссис Фарли.

Никакого ответа. Она выглядит немного обескураженной. Ласково гладит его по щеке, что-то нашептывая, и он поворачивает голову к ней.

– Смотрите, доктор, он до сих пор меня узнает, – говорит она, обращаясь к шеренге врачей, выстроившихся в ногах кровати.

Однако все отводят глаза, а доктор Пайк мягко отвечает:

– Мне очень жаль, но тут мы мало что можем сделать. Наверное, оно и к лучшему.

Все медленно отходят к другому пациенту.

В ординаторской после обхода мы болтаем с Барни, одним из тамошних докторов.

– Удивительно, что он до сих пор узнает жену, правда? – спрашиваю я.

Барни хмурится.

– О нет, он ее совершенно точно не узнает.

Я поражен.

– Это поисковый рефлекс, – объясняет Барни. – У него глубокая деменция. Он понятия не имеет, что творится вокруг.

Это означает, что движение, которое миссис Фарли воспринимает как реакцию мужа на ее голос, на самом деле – просто рефлекторное. Любое прикосновение к щеке вызвало бы тот же ответ.

Я чувствую себя обманутым. Кажется, объяснение миссис Фарли нравится мне больше. Медицина – жестокая штука. Она сводит все к нервным проводящим путям, рефлексам, физиологическим механизмам. В погоне за истиной мы узнали слишком много. Наука лишила нашу жизнь загадочности и чудес. Миссис Фарли не хочет жить в мире, где у ее мужа остались только примитивные поисковые рефлексы. Она хочет жить в мире, где муж откликается на ее голос.

Идя по отделению, снова вижу миссис Фарли, она по-прежнему сидит у постели мужа. Представляюсь ей.

– Почему бы вам немного не отдохнуть? Может быть, вам что-нибудь нужно? – спрашиваю я.

– Нет-нет, – отвечает миссис Фарли. – Я просто побуду тут, с ним, если можно. Мне кажется, осталось уже недолго.

Глаза у него по-прежнему закрыты, рот распахнут. Дыхание становится все тяжелее.

– Не хочу сейчас его оставлять.

Она снова гладит его по щеке, и он опять поворачивает голову к ней.

– Мы с ним женаты больше 60 лет, – говорит она. – И за исключением войны, никогда не расставались. Как бы то ни было, он должен знать, что я здесь, рядом, и присматриваю за ним, правда, доктор?

Она спрашивает, потому что я врач, и ей важно, чтобы я ее успокоил. Кому сейчас нужна правда? Иногда прямота – не лучшая политика.

– Ну конечно, – снова лгу я и ухожу, оставив их наедине.

Пятница, 6 февраля

Руби работает в отделении болезней печени.

– Там одни чертовы алкаши, – говорит она, когда в полдень мы встречаемся в дежурке за чашкой кофе. – Я знаю, так нельзя говорить, но они же сами во всем виноваты. Ну никто же их не заставлял пить по десять банок Tennent’s Super каждый день в течение 15 лет, правда?

Все мы знаем, что подобного рода вопросы на публичное обсуждение лучше не выносить. Как врачи, мы должны нейтрально относиться к причинам болезней, которые лечим. Но попав в отделение, полное людей, которые сами спровоцировали свое заболевание, сложно относиться к ним сочувственно. Особенно когда рядом лежат те, чьи проблемы с печенью никак не связаны с алкоголем. Разве они не заслуживают лечения больше, чем остальные?

Врачи сталкиваются с огромным количеством болезней, возникающих просто по стечению

обстоятельств и по воле судьбы. Никто не хочет заболеть раком, болезнью Паркинсона или аппендицитом. Но в некоторых случаях просто невозможно удержаться и не переложить вину за болезнь на самого пациента, и алкогольная болезнь печени – один из них.

– Они даже не дают себе труда быть вежливыми со мной. Вообще, это самые неблагодарные пациенты, которые мне попадались. И ни один не собирается бросать пить, – продолжает Руби.

Некоторые из ее пациентов так охочи до алкоголя, что сосут пропитанные дезинфицирующими веществами салфетки, если находят их в отделении. По этой причине салфетки считаются там контрабандой, и медсестры держат их под замком.

Конечно, очень важно, чтобы доктора относились ко всем пациентам одинаково, но некоторые медицинские решения имеют и моральную подоплеку. Кто больше нуждается в трансплантации печени: мать, случайно заразившаяся гепатитом, бывший наркоман, подцепивший его через грязный шприц, или алкоголик, который то ли откажется от спиртного, то ли нет?