Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

После обхода Старая Кошелка отвела меня в сторонку.

– Тебе надо посмотреть на настоящую операцию, прежде чем закончить тут. Я сказала мистеру Баттеруорту, ты будешь сегодня ему ассистировать.

Вся моя жизнь пролетела у меня перед глазами. «О нет!» – истошно закричал я у себя в голове. Но только в голове. Пока я готовился воспротивиться и объяснить, почему не собираюсь остаток дня копаться в чьих-то внутренностях, пока мистер Баттеруорт будет на меня кричать, она уже ушла.

Перематываем 2 следующих часа, и вот я стою в операционной. Пот струится по моему лбу. Смотрю на свои руки, которые мистер Баттеруорт велел вытянуть вперед, а потом переложил на них живой клубок чьих-то внутренностей.

– Стой спокойно! – рявкает он, и я отчаянно пытаюсь не уронить их на пол. Настоящий ад на земле! Я в ловушке. Застываю на месте, словно статуя. Сейчас хорошо бы упасть в обморок, но этому мешает, во‐первых, гордость, а во‐вторых, мысль о том, что при падении на меня рухнет несколько метров чужих кишок. От напряжения руки начинают болеть. Потом и плечи тоже. И тут происходит нечто невероятное. Хирургические штаны медленно сползают с талии на бедра. Чувствую, как они скользят вниз, но ничего не могу поделать. Ставлю ноги чуть шире, чтобы они хотя бы не свалились до колен. Они еще немного сползают. До колен остается всего ничего.

– Прекрати возиться, – рычит мистер Баттеруорт, не поднимая головы. Руки у него по локоть в брюшной полости пациента. Смаргиваю пот. Кишки, словно гигантские розовые черви, слегка колышутся у меня в руках. Еще чуть-чуть расставляю ноги, чтобы штаны оставались на месте. В этом положении я стою весь следующий час, обливаясь потом. Ни за что не стал бы хирургом! Таким как мистер Баттеруорт нет дела до того, сваливаются с них штаны или нет. Он, наверное, ничего бы и не заметил. Я в этом даже уверен.

Вторник, 3 февраля

Сегодня интерны по всей стране переходят на другую работу. В первую среду августа и февраля мы все меняемся местами – истекает полугодовой срок. Эта массовая миграция остается незамеченной широкой публикой потому, что для переезда нам не дают выходной: приходится сниматься с места после рабочего дня, под покровом ночи, когда все нормальные люди давно уже спят. Поздним вечером дороги заполняются начинающими врачами, которые, затолкав свои пожитки в коробки и чемоданы, спешат по новым больницам. Если планируете попасть в автомобильную аварию, это самый подходящий момент.

В первый год мы должны отработать в хирургии и общей терапии, чтобы получить базовые навыки и дальше переходить к специализациям. Отбыв в хирургии положенные 6 месяцев, я должен перейти из одного отделения, набитого больными, в другое, чтобы заниматься терапией. Те, кто до этого работал в терапии, заново начинают в хирургии. Руби, Суприи, Льюису и мне повезло – мы остаемся в том же госпитале и просто меняем специальность. Большинство – не так удачливо. Флора отправляется в больницу за 200 миль от нашей. Она будет жить в больничной квартире и сегодня вечером ей придется упаковывать в коробки свои вещи.

Я заканчиваю работу позднее обычного, но не могу просто уйти, не оставив краткой вводной для того бедняги, который придет мне на смену завтра утром. Обычно на новом месте вам дают время освоиться, пару недель делают послабления, но если вы врач, то должны немедленно взяться за дело и, словно по волшебству, сразу же знать, каково состояние каждого пациента в отделении, что показали последние анализы и где его рентгеновские снимки. Поэтому я пишу краткие заметки по каждому из больных. Потом осознаю, что моему преемнику гораздо важнее будет понимать, как избежать недовольства мистера Баттеруорта, но, исписав четыре страницы, заставляю себя остановиться. Надеюсь, он сам разберется.

Не без грусти оставляю свой пейджер на столе в ординаторской, еще не веря в то, что после 6 месяцев, в которые он управлял всей моей жизнью, я, наконец, освободился от маленькой черной коробочки, постоянно требующей внимания к себе. Он лежит там, словно новорожденный, разве что с ним не сделать трогательных фото. Конечно, завтра мне выдадут новый, но с этим мы не расставались с первого момента, как я вышел на работу.

На выходе из отделения происходит самое страшное – я сталкиваюсь лицом к лицу с мистером Баттеруортом. Неловко выдавливаю из себя вежливые слова прощания.

– Итак, Макс, на этом все?

Я тронут тем, что он не только признал факт моего существования, но даже (ничего себе!) вспомнил мое имя. Хотя навыки общения у него как у заплесневелого батона, я к нему до странности привязался, что повергает меня самого в изумление.

– Всего тебе наилучшего. Мы будем по тебе скучать, – и он пожимает мне руку. Конечно, не глядя в глаза, ведь чудес не бывает.

Прощаюсь с медсестрами, которые поддерживали меня в прошедшие полгода. Странно, что мы с ними расстаемся после всего, что пережили вместе, и странно, что через больницу постоянно проходит столько интернов, что я очень скоро стану для них туманным воспоминанием.

Остается еще один человек, с которым я должен непременно повидаться перед уходом. Это миссис Шеву – она попадала в больницу несколько раз за то время, что я здесь проработал. Ей около семидесяти. У нее раковая опухоль с метастазами в печень. Прогноз неблагоприятный. Но, несмотря на это, она – самая веселая женщина из всех, кого я знаю, и много раз смешила меня, в том числе во время обходов, до того, что я просто не мог сдержаться.

– Я ухожу, – сообщаю ей, просовывая голову в дверь.

– Вот и хорошо, ты мне все равно никогда не нравился, – широко улыбается она, и мы оба хохочем.

Внезапно осознав, что я больше не ее врач, наклоняюсь и целую ее на прощание.

В последний раз выхожу через главный вход. Завтра сюда придут новые интерны, которым придется ее лечить: утомленные, растерянные, только-только из машин и с заправочных станций.

Среда, 4 февраля

Целый день бессмысленных «первичных» бумажек, которые, по мнению непреклонной миссис Крук, мы точно не заполняли.

– Мы проработали здесь полгода, – терпеливо объясняет Суприя.

– Но вашего дела у нас нет, – стоит на своем миссис Крук.

– Да вот же моя фамилия у вас в списке. Вот тут, – тычет Суприя пальцем.

– О! – на мгновение она замирает. – Нет, это не вы, потому что эту фамилию я уже вычеркнула.

Способность миссис Крук цепляться за жизнь в нашем суровом мире не перестает меня поражать, поскольку начисто отвергает вполне обоснованный принцип выживания сильнейших. Она в одиночку опровергает всю дарвиновскую теорию; любое существо, настолько лишенное адаптивных навыков, в природе давно бы сожрали львы.

– Из какого вы госпиталя? – не сдается миссис Крук.