Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Безусловно, она неплохо оплачивается, но бесцеремонное отношение к медсестрам со стороны руководства с легкостью нарушает хрупкое равновесие, и минусы перевешивают плюсы. Конечно, бывают плохие медсестры, как бывают и плохие врачи, но для хороших, тех, кто пришел в эту профессию, чтобы помогать людям, горы бумаг и бланков означают, что у них просто не остается времени ухаживать за пациентами. То же самое касается и докторов, но они дольше учатся и больше зарабатывают, так что у них более веские основания остаться.

Я уверен, что Рэйчел станет прекрасным ароматерапевтом, она будет слушать своих клиентов, уделять им достаточно времени и относиться по-доброму. Это ее настоящее призвание. Вот только жаль, что ей придется уйти из больницы, чтобы посвятить себя ему.

Понедельник, 19 апреля

Меня пригласили на собеседование в отделение психиатрии. Оно в том же университетском госпитале, в который подала документы Руби. Я не питаю особых надежд, да и вообще мне странно думать о следующем переводе, когда я только-только начал привыкать к нынешнему месту. Руби вызывали тоже, но в другой день. Психиатрия меня и правда интересует, так что буду держать пальцы крестом. Вот только как бы это не помешало при ректальных осмотрах.

Вторник, 20 апреля

По дороге к трем Ведьмам я прохожу мимо кабинета Труди, и она замечает меня через приоткрытую дверь.

– Эй, незнакомец, что, больше нет времени со мной поговорить?

Я просовываю голову в щель и улыбаюсь. Мне и правда немного стыдно, что я не заглядывал к ней.

– Слышно что-нибудь о твоем заявлении? – спрашивает она. Судя по всему, мистер Баттеруорт получил от них письмо с просьбой о рекомендации. Труди также сообщила, что на самом деле все рекомендации пишет она, а мистер Баттеруорт их только подписывает. Это внушает оптимизм.

– В твоих интересах описать меня с лучшей стороны, – шучу я, думая тем временем, что стоило все-таки купить ей рождественский подарок.

Среда, 21 апреля

Опыт работы интерном на многое открыл мне глаза. Я встретил множество потрясающих личностей, услышал небывалые истории, соприкоснулся с представителями разных социальных слоев, но больше всего меня удивило то, насколько люди бывают грубы. «В старые добрые времена, – говорит доктор Пайк, – все вели себя куда вежливей». Уж не знаю, когда именно были эти старые добрые времена, но поверить в его слова сложно: скорее всего, он имеет в виду, что раньше люди вели себя вежливо с врачами .

Мы живем в толерантном и открытом обществе, что весьма радует, но я могу понять, почему доктор Пайк с ностальгией вспоминает те дни, когда он только начинал работать в медицине. Когда он учился, государственная система здравоохранения в ее нынешнем виде только зарождалась. Впервые все граждане, вне зависимости от своих доходов и социального статуса, получили доступ к бесплатным медицинским услугам. Наверняка это казалось им удивительным. Люди были благодарны врачам, ведь еще на их памяти женщины умирали при родах, не имея средств, чтобы вызывать доктора; зубы рвали без анестезии, потому что за нее надо было платить; человек мог запросто превратиться в инвалида, потому что лекарство от его болезни стоило слишком дорого. Они помнили времена, когда врачебная консультация считалась роскошью, доступной только богачам. Они были счастливы от того, что медицинское обслуживание теперь предоставлялось бесплатно. Врачи казались им вестниками дивного нового мира со всеобщим равенством перед медициной. Вот почему докторам из того поколения, которые еще застали былое уважение и признательность, тяжело смириться с нынешним отношением. Особенно когда приходится сталкиваться с такими персонажами, как миссис Вайятт и ее семейство.

– Родные миссис Вайятт очень рассержены. Они хотят, чтобы их мать поместили в отдельную палату, – объясняет медсестра, явившаяся в ординаторскую.

– И что я могу сделать? Я же не распоряжаюсь кроватями, – слабо возражаю я.

– Макс, они хотят поговорить с врачом. Угрожают подать жалобу.

Тяжело вздыхаю. Я уже знаю, что те, кто громче всех кричит, получают больше внимания вне зависимости от того, действительно ли нуждаются в нем или нет. Если ведешь себя грубо, скандалишь, угрожаешь подать жалобу, все начинают бегать вокруг тебя из страха быть уволенными, попасть под суд или опуститься на последнюю строчку в национальном рейтинге медицинских учреждений, в то время как пациенты, родня которых не поднимает шума, автоматически оказываются ниже в списке приоритетов.

– Вы доктор? – спрашивает сын миссис Вайятт, прежде чем я успеваю представиться.

– Да, – улыбаюсь ему в ответ.

– Доктор… как? – рычит он.

– Пембертон, – отвечаю, продолжая улыбаться из последних сил.

Кто-то другой из родных хватает меня за бейдж, прицепленный к брючному ремню, тянет его на себя и читает, вероятно, чтобы не дать мне соврать.

Ладно, с шутками покончено: они переходят к претензиям относительно лечения их матери. В действительности все сводится к тому, что ей не нравится больничная еда и соседи по палате. Тот факт, что это больница, а не отель, и что люди, которым действительно плохо, не обратят внимания даже на Чингисхана на соседней кровати, им, похоже, до лампочки. Я искренне считаю, что действия врачей можно подвергать критике, что у людей есть право задавать нам вопросы – это не проблема. Проблема в том, как они это делают. Даже люди с вполне разумными претензиями почему-то считают необходимым держаться агрессивно. Возможно, дело в том, что в наше время они из пациентов превратились в потребителей.

Нет нужды говорить, что я трачу полчаса на свиту мадам Вайятт, объясняя, что у нас нет свободных боксов, а если бы и были, она не настолько больна, чтобы на них претендовать. Они щурят глаза, тычут мне пальцами в грудь и угрожают подать жалобу. За эти 30 минут я ни разу не слышу простого «спасибо».

Господи, верни назад добрые старые времена!

Пятница, 23 апреля

Я сижу за кухонным столом с дрожащими руками, на грани слез, понимая, что хотя сегодняшнего происшествия следовало ожидать, я все равно к нему не подготовился. Да, оно было, по сути, неизбежно. У каждого врача есть право на одну серьезную ошибку, на один монументальный провал. Свой я сегодня совершил. И никогда его не забуду. Потому что из-за меня человек сейчас лежит в реанимации. Вина целиком и полностью на мне. Сегодня день Моей Большой Ошибки.

Вчера ночью я дежурил. Передавая мне дела, Льюис упомянул о пациентке, миссис Лэмприл, которой только что установили стент в пищеводе. Стент – это небольшая пластиковая трубка, которая, в данном случае, обеспечивает проходимость пищевода и не позволяет ему смыкаться под давлением. У миссис Лэмприл рак, опухоль давит на пищевод, мешая ей глотать, потому-то и установили стент. Это новая модель, о которой я слышал впервые. Льюис торопился, а меня постоянно отвлекал сигналящий пейджер. Он сказал, что пациентку недавно увезли на рентген, чтобы проверить, встал ли стент в правильное положение, поэтому, когда вечером придут готовые снимки, мне надо будет их внимательно изучить. Я понятия не имел, на что там смотреть, и Льюис, похоже, тоже.