Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Сообразив, как подшутить над ними в ответ, я с решительным видом выхожу из офиса, перекусываю в буфете и отправляюсь назад в отделение.

Час спустя перезваниваю Мэри 2.

– Тебя хочет видеть мистер Пайк, – говорю ей.

При звуках моего голоса она начинает хихикать, но вдруг останавливается.

– Это еще зачем?

– Пока я дожидался в почтовом кабинете, в отделении умер пациент, и теперь он хочет знать, зачем ты отправила меня туда. Он винит во всем тебя, потому что ты услала меня из отделения.

Она ошарашенно молчит. Мне слышно, как Мэри 1 спрашивает, что случилось. Заставляю ее поволноваться еще пару секунд.

– С первым апреля! – выкрикиваю в трубку.

Мэри 2 взвизгивает в ответ:

– Ах ты, поросенок, и правда меня подловил! Ну погоди, дай мне только до тебя добраться, я тебя убью! – хохочет она.

– Ага, но только в свою очередь, – отвечаю ей и вешаю трубку.

Пятница, 2 апреля

Мы с Рэйчел выходим на перекур, и вскоре к нам присоединяется доктор Палаши.

– Вы были очень добры, – говорю я ему.

– Ты о чем? – спрашивает он, прикуривая сигарету.

– О Морисе и вашем пожертвовании. Консультанты ведь даже не пользуются дежуркой, вы и правда не должны были…

Он смотрит на меня с легким недоумением.

– Почему все вокруг меня об этом спрашивают? Льюис решил, что я пожертвовал 500 фунтов или вроде того в какой-то фонд, который он организовал. Он что, считает меня сумасшедшим? Я собирался дать десятку, но пока не успел. На меня деньги с неба не сыплются, – со смешком замечает он.

Я бросаю взгляд на его Rolex , но предпочитаю промолчать, чтобы не показаться грубым.

– Бог знает, кто на такое способен. С полной уверенностью могу сказать тебе одно – это не я, – говорит он, делая глубокую затяжку.

– Но ты не стесняйся, если захочешь и дальше распространять слухи о моей филантропии. Вчера Льюис приготовил мне лучшую в моей жизни утку в апельсинах. Хорошо, он успел до того, как я ему сообщил, что никакого отношения к деньгам не имею.

Он тушит окурок о стену и идет назад в больницу, оставляя меня гадать, кто же все-таки сделал то пожертвование.

Суббота, 3 апреля

В выходные мы с мамой едем навестить бабушку, которую выписали из госпиталя. Всю дорогу в поезде мама причитает надо мной, мол, я и похудел, и выгляжу плохо, словно это может как-то изменить ситуацию. В доверительной беседе я рассказываю ей, что профессия врача нравится мне уже меньше, чем раньше. До сих пор я старался не посвящать ее в свои проблемы и связанные с ними переживания. Конечно, за одну поездку невозможно выразить их все. Речь ведь не просто об усталости или о стрессе. Мне перевалило за двадцать пять, а я не знаю, чем хочу заниматься в жизни, хотя раньше считал, что медициной. Я ежедневно сталкиваюсь с суровой действительностью, которая постепенно перемалывает меня словно жернова. Меня лишают моей наивности, моей увлеченности.

– Ну, ты же молод, у тебя вся жизнь впереди. Ты получил прекрасное образование, так что если тебе не нравится, просто уходи.

Все четко и ясно, как всегда у моей мамы.

– А ты не расстроишься? – спрашиваю ее.

– С какой стати? Это твоя жизнь. Я бы сразу и не выбрала такую профессию. Совать палец людям в задницу – нет уж, увольте! Ты попробовал, тебе не понравилось, так уходи и займись чем-то еще, – с этими словами она откидывается на спинку скамьи, довольная тем, что одним махом разрешила все мои затруднения.

Я же, глядя в вагонное окно, чувствую себя еще больше запутавшимся. Я думаю о Суприи, родители которой пришли бы в ужас, скажи она им, что хочет уйти. Я же встретил безусловную поддержку, что, с одной стороны, прекрасно, но с другой – не оставляет мне никаких оправданий. Решение я должен принять сам, и если на работе ты всегда можешь спросить, когда в чем-то не уверен, то здесь на стороннее мнение рассчитывать не приходится.

Воскресенье, 4 апреля

Деньги дала Руби. Мне следовало догадаться, что это она. Она у нас единственная такая сумасшедшая. Это именно тот поступок, которого можно было ожидать от старой Руби, той, какой она была до Любимчика Домохозяек.

– Это мои «праховые». Мне показалось как-то странно покупать туфли на деньги, которые мне заплатили за разрешение сжечь чей-то труп, – спокойно объясняет она.

– Но ты же хотела велосипед? – спрашиваю я, обрадованный тем, что Руби вроде бы забыла о нашей недавней размолвке.

– Ну да, я думала об этом, но потом услышала про Мориса и подумала, пускай велосипед лучше будет у него.

Руби живет словно в другом измерении. Она не думает ни о счетах, ни о готовке, ни о грязной посуде. Этакий человек науки. Скрывается в своей башне из слоновой кости, куда еду доставляют готовой, а стиркой занимается кто-то другой. Но именно это в ней подкупает сильнее всего. Деньги для Руби не имеют значения. Она воспринимает их как нечто, что у нее на данный момент либо есть, либо нет. Из-за такого отношения ей регулярно замораживают счет в банке, и другим людям приходится за нее платить. Это неудобно, но в то же время очень здорово, потому что ее не держат материальные условности. Она единственная из моих знакомых, кому банковский менеджер покупает в дьюти-фри сигареты в подарок, возвращаясь из отпуска, потому что хочет помочь не выбиться из бюджета. Однако за всем этим стоит искренняя доброта и неравнодушие к людям. Я знаю, что она готова снять с себя последнюю рубашку, если ее об этом попросят. Или пожертвовать 500 фунтов чужому старику.

Понедельник, 5 апреля

– Пожалуйста, не надо! – говорю я в темноту.

Мне виден лишь силуэт головы Джиллиан на фоне двери кабинета. Незадолго до того я пытался подремать, устроившись в кресле, но безуспешно.

Джиллиан качает головой.

– Слишком поздно, – тихо отвечает она.

Я включаю маленькую настольную лампу, чтобы лучше видеть ее лицо. Пока что мы сидели в темноте, отдыхая между вызовами в ночную смену.

– Я уже написала заявление, – объясняет она, и с тяжелым вздохом добавляет:

– Так жаль! Я люблю свою работу, и мне тут очень нравится.

Это настоящая катастрофа. Джиллиан – одна из лучших сестер, с которыми мне приходилось работать. Это катастрофа не только для пациентов, но и для меня: дежурить с ней одно удовольствие, она фантастически сведуща и восхитительно обращается с пациентами – настоящий идеал медсестры. Однако она мать-одиночка, а управляющий совет недавно объединил два отделения, что повлекло за собой значительные изменения в рабочем графике. Она не может работать то количество часов, которое теперь от нее требуется, потому что не будет успевать забрать детей из школы. Ей пришлось сделать выбор, и она выбрала семью. Что ж, это справедливо. Но я не могу не думать о том, что на месте руководства сделал бы все возможное, чтобы ее удержать.