Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Как интерн терапии, я совмещаю работу в кардиологии и гериатрии, которую ныне политкорректно называют «уходом за людьми старшего возраста» (но это, я уверен, ненадолго, потому что аббревиатура этого названия, Care of Older People , СООР, звучит в точности как сеть продуктовых магазинов, а это, согласитесь, не самое привлекательное место работы для врача). Из двух направлений гериатрия мне дается куда тяжелее. Здесь я повидал множество по-настоящему грустных, угнетающих вещей. Старики становятся для общества обузой. Люди с проблемами психики тоже превращаются в изгоев. У бедняжки миссис Линвуд случай тяжелый вдвойне: она старая и сумасшедшая. На что ей надеяться? Никто не станет меня упрекать, что я уколол ей снотворное, но собственная совесть мне не позволяет.

Иду в бокс, куда положили миссис Линвуд. Из ее карты я знаю, что кричит она постоянно. Укол успокоительного – лишь кратковременное решение, а если делать их часто, могут развиться серьезные побочные эффекты.

Она нисколько не расстроена. Собственно, когда я подхожу к кровати, она сначала окидывает меня пустым взглядом, а потом разражается смехом. И снова кричит. Появляется молоденькая медсестра с радиоприемником.

– Давайте попробуем, может, притихнет на какое-то время, – предлагает она.

Я включаю приемник и ловлю местную радиостанцию. Казниться за то, что вынудили пациентку слушать Бритни Спирс, будем позже. Похоже, прием сработал: она затихает. Ухожу из отделения с острым осознанием того, что подлинную проблему мы так и не решили.

После полудня, когда я стою в очереди в буфете, ко мне подходит Барни.

– Эта наша пациентка, миссис Линвуд, ужасно раздражает, да? Мне вчера сестры на нее жаловались, – говорит он.

– А, та, что кричит? Это да, – соглашаюсь с ним. Потом, гордый своим новым открытием, добавляю:

– Но она затихает, если включить радио.

– Да ну, я просто колю ей снотворное. Вырубаю, и все дела, – безразлично пожимает он плечами.

Я чувствую, как гнев волной поднимается у меня внутри. Хотел бы я накричать на него, обвинить в том, что он усыпил пациентку, только чтобы облегчить медсестрам жизнь, заявить, что отказываюсь молчать… Мне стыдно, что ничего этого я не сделал. Я не хочу устраивать сцен и не хочу считаться занозой в заднице. Бормочу в ответ какие-то слова, усаживаюсь один за стол и в полном молчании поедаю свой ланч.

Всем нам время от времени хочется жить спокойно.

Суббота, 20 марта

Руби со мной не разговаривает. Правда, она ест мои мюсли, что может считаться своего рода общением. Ее реакция явно не соответствует тяжести моего проступка, я ведь просто пытался ее защитить. Все вокруг, кроме нее, понимают, что с Любимчиком лучше не связываться, но пытаться переубедить Руби бесполезно. Иногда мне кажется, что она злится на саму себя за то, что в него влюбилась, и переносит на меня эту злость.

Руби, естественно, никогда этого не признает: все-таки она хирург до мозга костей.

Понедельник, 22 марта

Доктор Пайк – один из тех раздражающих, нестерпимо восторженных людей, рядом с которыми все боятся сидеть на праздничных банкетах. Они пребывают в таком накале возбуждения и энтузиазма, что невольно начинаешь опасаться, как бы дальше не последовало самоубийство. Во время поспешных, хаотичных обходов отделения он то и дело издает радостные возгласы, припомнив какую-нибудь тонкость относительно функционирования органа, отдаленно связанного с заболеванием пациента; вскрикивает от восторга, когда анализ крови подтверждает его предположения. Конечно, он же учился в старые добрые времена, когда врачи проходили (по его словам) «настоящую подготовку».

– Мы работали через одну ночь на вторую. Вам такое даже не снилось!

Он повторяет это постоянно. Если верить этому, получится, что люди на земле вообще не видят снов. У него также имеется утомительная привычка – стоит ему лишь подумать, что я вот-вот начну возмущаться, – заявлять «это шоу-бизнес, детка». Далее следует отвратительная усмешка и всплескивание руками как у джазовой певицы.

Меня так и подмывает ответить, что нет, это не шоу бизнес. Это медицина. Я был бы очень рад и правда попасть в шоу-бизнес, заработать кучу денег и уйти на покой. Но в действительности я сую палец людям в зад и смотрю, что останется на перчатке. Даже обладая неудержимым воображением, невозможно себе представить, что подобное когда-нибудь попадет на экран.

Его энтузиазм действует на нервы и пациентам тоже. Недавно доктор Пайк заподозрил у мистера Колуолда феохромоцитому. Звучит, как название подозрительной рассады, которую покупают в садовом центре, чтобы ткнуть в дальний угол лужайки. Но на самом деле это редкая разновидность опухоли надпочечников. Сегодня утром на обходе Барни зачитал результаты анализов, подтвердившие предположение доктора Пайка.

– О, прекрасно! – заорал тот, предоставив Барни объяснять мистеру Колуолду, что у него опухоль.

Феохромоцитома не смертельна, ее легко удалить с помощью операции, но на тот момент мистер Колуолд этого не знал и выглядел растерянным и напуганным.

– Ну вот, Макс, я же говорил! В наше время ее редко встретишь, правда? Ты запомнишь этот день на всю жизнь, да? – восторгался доктор Пайк, переходя к следующему пациенту. – Восхитительно, – еще пару раз пробормотал он себе под нос.

Мистер Колуолд, по вполне понятным причинам, его мнения разделить не мог.

Вторник, 23 марта

Я хорошо помню, как Молли уселась посреди сада. Мне было всего 8 лет. Эта история стала одной из семейных легенд, которые копятся постепенно и пересказываются по многу раз. К ним добавляются новые подробности, кое-что забывается, и в результате рассказ сильно отличается от того, что случилось на самом деле. Однако факт остается фактом: Молли уселась посреди сада и умерла. Она нашла небольшую ямку в газоне, устроилась в ней поудобней и больше не встала.

– Она расстроилась, потому что умер Джордж, – объяснила мама, когда Молли вышла на вахту. Три ночи мы с сестрой почти не спали. Мы выбирались из постелей, прижимались носами к оконному стеклу и смотрели на ее одинокий силуэт на траве.

– Она же простудится! – всхлипывали мы, объясняя, почему на вторую ночь накрыли ее пледом для пикника от «Джона Льюиса». На третий день, когда мы проснулись, Молли была мертва.

Для восьмилетнего ребенка смерть любимой домашней курицы – весьма травмирующее событие. Объяснение, которое дали нам мама с папой, заключалось в том, что Молли умерла от разбитого сердца. За пару дней до того умер Джордж, наш кот. В действительности эти двое никогда не были друзьями. С какой стати уважающему себя коту дружить с какой-то клушей? Но по утрам он всегда ждал, пока его выпустят на улицу, а потом шагал к курятнику ее встречать. Они гонялись друг за другом по саду, она клевала его в макушку, пока он поглощал свой ужин. Видимо, от ненависти до любви у них действительно был один шаг, и эти отношения сильно запали обоим в душу.