Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Суббота, 27 марта

Утром меня разбудил телефонный звонок. Я решил не обращать внимания. Телефон снова зазвонил. Я снова не взял трубку. Мобильный стоял на вибрации, и по его жужжанию я понял, что мне оставили сообщение. И еще одно. Наконец, любопытство взяло верх, я выбрался из постели и покопался в карманах брюк, ища трубку. Там было четыре неотвеченных вызова и СМС от сестры: «У бабушки сердечный приступ. Перезвони, как только сможешь».

Через 10 минут, полностью одетый, я уже несся к железнодорожной станции.

По прибытии в больницу – обычную государственную на окраине городка, в двадцати милях от того места, где живет бабушка, – я целую вечность метался в поисках ее отделения. Один знак указывал в одну сторону, другой – в другую. Интересно, в нашей больнице люди блуждают точно так же? Я ощущал себя потерянным и беззащитным: я не привык быть в госпитале чужаком. Эти чувства только усилились, когда я наконец отыскал бабушкину палату. Мама с сестрой уже были там; дедушка ушел купить им поесть (и заодно узнать счет сегодняшнего матча). Против собственной воли я просмотрел бабушкины назначения, выспросил у сестер показатели давления, подозрительно уставился на экран электрокардиографа. Я не мог переключиться, хотя и знал, что эмоциональная вовлеченность мешает мне объективно оценить ее состояние. Я понимал, что с точки зрения персонала мне лучше было принять роль пассивного наблюдателя, предназначенную родственникам, но ничего не мог с собой поделать. Почему ей не назначили вот этот препарат? Почему вовремя не записали показания в листок? Когда кардиолог ее осматривал?

Все это время бабушка спокойно лежит, выполняя все, что просят медсестры, слушает задерганного доктора, явившегося по моему требованию, улыбается и кивает, как примерная пациентка. Я же изнемогаю под грузом вины за то, что мало времени проводил с ней и явился только сейчас, когда у нее стало плохо с сердцем. Ненавижу быть на стороне родственников, не имея никакой власти и контроля. Теперь я понимаю, что чувствуют семьи моих пациентов. Уже не в первый раз я стою посреди больницы и отчаянно боюсь.

Воскресенье, 28 марта

Сегодня бабушка уже садилась. Она чувствует себя гораздо лучше – по ее словам. Сестра успела подружиться с дерматологом, которого встретила в больничном буфете. Он-то, сообщает она, и поможет ей справиться с сыпью.

Понедельник, 29 марта

Сегодня я остался с бабушкой.

– А как же работа? – спрашивает дед.

– Я им позвоню, – отвечаю ему и иду звонить Мэри 2.

Вместо нее трубку берет Мэри 1. Я сообщаю, что произошло.

– О, не беспокойся! Конечно, оставайся с бабушкой. Семья на первом месте. Доктору Пайку позвони сам, а остальных я предупрежу. Ой, мне надо идти. Мэри изображала сцену из « Титаника» и свалилась с подоконника. Желаю твоей бабушке скорейшего выздоровления.

Я перезваниваю доктору Пайку. Он явно недоволен.

– Ну и сколько ты собираешься там пробыть? Надеюсь, завтра уже вернешься?

У меня такое ощущение, что сочувствие ему удалили хирургическим путем. После того, сколько раз я задерживался на работе, сколько вечеров просидел в больнице, после бессчетных стрессов и переживаний, это вся благодарность, которую я заслужил.

– Постараюсь. Будет зависеть от того, как сегодня пройдет день, – твердо отвечаю я.

Да-да, это шоу-бизнес, детка.

Вторник, 30 марта

Заходя в отделение, слышу громкие крики. Это определенно Льюис; он повторяет:

– О Господи! О Господи!

Я с опаской просовываю голову в двери кухоньки в нашей дежурке.

– Ну и что тут происходит? – спрашиваю, пока остальные толпятся у меня за спиной, также недоумевая, из-за чего такой шум.

– Гляди, – говорит Льюис, поднимая вверх банку, в которую мы собирали деньги на подарок Морису.

На мгновение сердце у меня уходит в пятки, я решаю, что пожертвования кто-то стащил. Но тут Льюис переворачивает банку, на стол сыплются монеты, а за ними шлепается толстая скрутка десятифунтовых банкнот, перетянутая резинкой.

Подхожу ближе к столу.

– От кого это может быть? – спрашиваю, пораженный, вертя скрутку в руке.

Льюис отбирает ее у меня и пересчитывает купюры, разложив их на столе. Пятьсот фунтов стерлингов. Все мы, лишившись дара речи, смотрим на деньги. Тут входит Барни и начинает баловаться, сгребая купюры со столешницы и подбрасывая в воздух. Льюис кидает на него неодобрительный взгляд, и Барни, подобрав деньги с пола, удаляется. Судя по всему, пожертвовал их не он.

– Уверен, это Марк, – потихоньку шепчет мне Льюис.

Я никак не могу привыкнуть к тому, что он называет доктора Палаши по имени, хотя и знаю, что недавно они съехались.

– Вчера вечером я ему рассказал про Мориса, а он ответил, что тоже сделает взнос в наш фонд.

Я замираю с открытым ртом.

– Очень мило с его стороны. Надо же, какой удивительный человек! Теперь мы сможем купить Морису новый велосипед и вообще все организовать, – говорю в ответ.

Льюис широко улыбается.

– О да. Думаю, сегодня Марка ждет особый сюрприз, – подмигивает он.

Я задираю бровь.

– Льюис, грязный ты мальчишка! Только давай без подробностей!

– Почему? – невинно спрашивает он. – Я ему приготовлю утку в апельсинах. А ты что подумал?

Я громко хохочу.

– За пять сотен утка в апельсинах – самое малое, чего он заслуживает, Льюис.

Тут срабатывает пейджер, и я оставляю Льюиса одного пересчитывать деньги, кивая в изумлении головой.

Среда, 31 марта

Звонок от мамы: у бабушки снова сердечный приступ, она в кардиологической реанимации. Я дежурю в приемном и получаю ее сообщение только в полночь.

Четверг, 1 апреля

Первое апреля – День дурака, и все пытаются надо мной подшутить. После обхода мне на пейджер приходит вызов от Мэри 2.

– Доктору Пайку доставили какое-то медицинское оборудование. Макс, можешь прийти его получить? – спрашивает она.

Мне слышно, как в трубке похохатывают две других. С недовольным видом иду к ним в офис.

– Ой, а мы посылку потеряли, – говорит Мэри 3, когда я открываю дверь.

– Но она точно была тут, – подхватывает Мэри 2.

– … да-да, тут, – перебивает Мэри 1.

Я начинаю что-то подозревать: они смеются сильней, чем обычно. Собственно, едва держат себя в руках.

– Где-то у нас, большая такая коробка, – хихикает Мэри 1. – Кажется, какая-то деталь от инвалидного подъемника, называется «очередь».

Эту шутку я уже слышал.

– Наверное, ее вернули в почтовый кабинет, – говорит Мэри 3. – Ты не мог бы пойти у них узнать, где твоя «очередь»?

О эти прелести работы больничной секретаршей! Интересно, сколько раз они уже так шутили? Наверное, над каждым новым интерном, каждый год. Дальше должно произойти вот что: я иду в почтовый кабинет, меня маринуют у стойки минут пятнадцать, а потом объявляют «а вот и твоя очередь». Обхохочешься, правда?