Дмитрий Правдин - Байки бывалого хирурга [litres]

– Спала, спала, держи меня крепко за шею, а я тебя сейчас переложу на каталку.

– Я сама. Ой, больно. Тут операцию сделали? – Девочка указала на наклейку в правой подвздошной области.

– Тут, – выдохнул Орлов и, подхватив девочку обеими руками, аккуратно перенес ее со стола на каталку, – потерпи, маленькая, потерпи.

– А где Филя? Филя? – капризным голосом спросила Машенька.

Ей отдали Филю, девочка тут же прижала игрушку к себе и что-то тихо-тихо зашептала плюшевому зайчику на его длинное свесившееся на бок ушко. Хирург и анестезиолог дружно взялись за ручки каталки и, не торопясь, покатили ее на выход.

Стоит ли говорить, что когда они завезли Машеньку в палату, на Виолетте к тому моменту не было лица. Она так и продолжала сидеть на краю кровати, словно каменное изваяние, крепко сжав кулаки и шепча про себя молитвы. Когда двери в палату распахнулись, и каталка с девочкой въехала во внутрь, на ее заплаканном лице промелькнула тень тревоги и ужаса.

– Виля, все хорошо, – с ходу предупредил ее муж, стараясь придать своему уставшему лицу подобающий вид. – Операция прошла нормально.

– Мама, я спала, и ничего не было страшного, – улыбнулась Машенька, увидав вскочившую с кровати маму. – А ты что, все это время плакала? – нахмурилась девочка.

– Нет, что ты. Это мне просто соринка в глаз попала.

Орлов бережно перегрузил дочку на кровать вместе с неразлучным Филей, поправив подушку, приложил к ране резиновую грелку со льдом:

– Пускай минут сорок полежит, если сильно холодно станет, убери.

– А зачем лед? – вытянула шею Машенька, рассматривая грелку со льдом на своем животе.

– Чтоб кровь не шла, и животик не болел.

– А он и так не болит.

Побыв с семьей еще минут десять и убедившись, что с его девушками все полном порядке, Орлов отправился в ординаторскую писать историю болезни. Семен Игоревич стоял у распахнутого настежь окна и нервно курил, выпуская едкий серый дым на спящую улицу. Яркий лунный свет от широкого месяца освещал его попыхивающее сигареткой лицо.

– Ты чего без света стоишь? – спросил Василий Яковлевич, щелкнув выключателем.

– А чтоб комары не летели. Они, кровососы, на свет знаешь как летят?

– Ты бы шел курить в другое место, а то здесь и так дышать нечем.

– Извини, Иваныч, нервы, – виноватым голосом ответил Топорков, гася окурок. – Не каждый день, знаешь, приходится давать наркоз отцу, оперирующему своего собственного ребенка. Я вот тут думал, и никак не смог вспомнить, чтоб кто-то из великих так поступил. Да и просто из известных мне лично хирургов. А ты слышал?

– Я тоже думал над этим, – оторвался от бумаг Орлов, – мне не известны хирурги, оперировавшие своих собственных детей. Знаю только, что Бильрот оперировал свою маму.

– Это какой Бильрот? Тот, что резекцию желудка предложил?

– Ну, предложил не он. До него уже пытались выполнить эту операцию Пеан и Редигер. Однако, больные у них умерли. А Теодор Бильрот первым выполнил удачную резекцию желудка, включая свою мать.

– О как?! Это за что же он так старушку-то невзлюбил?

– У нее был рак выходного отдела желудка со стенозом. Не могла есть. Он сделал ей операцию у себя дома ночью под хлороформным наркозом и тем самым продлил жизнь почти на год.

– Круто? А что его ночью да еще дома приспичило оперировать? В больницу-то слабо было отвезти? Он же там какой-то крутой профессор был.

– Крутой. У него своя клиника в Вене имелась, много учеников. Сложно сказать, что его сподвигло на такой, скажем прямо, категорический шаг.

– А может, это все байки? Ты откуда такую информацию почерпнул?

– Возможно, и байки. Читал где-то. А где точно читал – сейчас вот не вспомню. Он и Пирогова консультировал, когда тот раком заболел, и Некрасова лечил, когда тот от опухолевой непроходимости погибал. Специально приехал для этого из Вены на поезде в Санкт-Петербург.

– То же ночью прооперировал?

– Об этом история умалчивает. Известно, что у Некрасова была стенозирующая опухоль прямой кишки. Кал почти уже не отходил, опухоль перекрыла просвет органа, проросла в крестец. Поэт жестоко страдал: мало пил, почти ничего не ел, живот раздуло как барабан. Лечившие его доктора как-то умудрялись заводить эластичный зонд в кишку выше опухоли, опорожняли ее и на время приносили облегчение больному. Николай Алексеевич долгое время отказывался от операции. Когда совсем стало невмоготу, пригласили Бильрота.

– Странно, – анестезиолог с недоверием посмотрел на Орлова, – а как же его удалось уговорить приехать из Вены в Питер? Он был поклонником творчества Некрасова?

– Он был поклонником творчества композитора Брамса, а насчет Некрасова не знаю. Его сестра заплатила Бильроту 15 тысяч прусских марок за приезд – огромные деньги по тем временам. Наверное, поэтому и приехал.

– И что он сделал, раз опухоль была неоперабельная?

– Ну, по нашим современным представлениям, ничего сверхъестественного: вывел колостому. Кал стал отходить в мешок. Некрасов после операции еще почти восемь месяцев протянул.

– Да, Василий, какие ты интересные вещи читал. – Топорков с еще большим уважением посмотрел на Орлова. – Извини, я тебя отвлекаю?

Ответить хирург не успел, так как на столе неожиданно зазвонил телефон, чуть наморщив лоб, Василий Яковлевич двумя пальцами снял трубку и поднес ее к уху. Внимательно выслушав говорившего, он ответил, что через пять минут подойдет.

– Что там случилось? – встрепенулся анестезиолог. – Со «скорой» звонили?

– Со «скорой», – кивнул в ответ Василий Яковлевич, – привезли ребенка с подозрением на острый аппендицит. Пойду сейчас, посмотрю. Ты пока домой не уезжай, вдруг понадобишься.

– Так, а чего? Пошли вместе сходим и глянем. Если есть что, – останусь, а нет – домой рвану. Уже почти два часа ночи.

Ребенок оказался на голову выше мамы – желчной, очень дерганой женщины, лет тридцати шести. Она сразу же обрушилась на вошедших в смотровую комнату приятелей с кучей упреков: у ребенка сутки болит живот, они уже сорок минут как здесь, на «скорой» сидят, а кроме как осмотра дежурного врача-невролога и сдачи анализов, их ничем не утешили.

Хирург Орлов не стал спорить, а вежливо попросил маму выйти в коридор и тщательно опросил и осмотрел малыша: шестнадцатилетнего рослого парня под метр девяносто ростом и с черной густой щетиной на розовых щеках.

– Нужно оперировать. Аппендицит, – кратко изрек Орлов, вставая с кушетки, где только что закончил осмотр парня. – Ты согласен?

– Надо, так оперируйте, – пробасил акселерат, заправляя рубаху в штаны.

– А вы меня спросили?! – словно фурия ворвалась в кабинет мать мальчонки. Она стояла за дверью и через щель контролировала процесс общения с ее дитятком.