Атул Гаванде - Тяжелый случай. Записки хирурга

Листая хрупкие пожелтевшие страницы, я почувствовал, что наконец нашел нечто подлинное. Повсюду на конференции — не только на коммерческом этаже, но и в лекционных залах — я постоянно ловил себя на подозрении, что меня пытаются облапошить. Безусловно, там можно было найти новые лекарства, инструменты и приборы, обладающие настоящей и не сиюминутной ценностью, но они тонули в фальшивом блеске и показухе. Только здесь я встретил нечто, без сомнения заслуживающее благоговения.

На конференции имелось еще одно место, где знакомили с безусловно великими достижениями. Далеко от главного холла — где показывали фильмы, проводили практикумы и сбывался товар — во множестве маленьких переговорных проводились «Хирургические форумы». Там каждый день обсуждали свою работу исследователи всевозможных направлений, от генетики до иммунологии, от физики до демографической статистики. Дискуссии посещались слабо и по большей части были выше моего разумения — в наши дни невозможно иметь достаточное понимание хотя бы основной терминологии во всех рассматриваемых сферах. Но, сидя там и слушая разговоры ученых, я прикоснулся к передовому краю науки, к доступным нам рубежам.

Многократно обсуждаемой темой этого года была тканевая инженерия — направление исследований, стремящееся с точностью установить, как развиваются органы, и на основе этих знаний научиться с нуля выращивать новые органы для замены поврежденных или больных. Прогресс оказался на удивление стремительным. Года два назад во всех газетах появились изображения знаменитого уха, выращенного в чашке Петри и пересаженного на спину мыши. Казалось, однако, что до более сложных структур и уж точно до попыток пересадить их людям остается еще лет десять, если не больше, но вот ученые демонстрируют фотографии сердечных клапанов, кровеносных сосудов и сегментов кишечника, выращенных в лабораториях. Разговор шел уже не о том, как создавать такие вещи, а как делать это лучше. Например, сердечные клапаны, пересаженные в порядке эксперимента свиньям, работали хорошо, но недостаточно долго для трансплантации их людям. Аналогично сегменты кишечника оказались поразительно функциональными при пересадках крысам, но поглощали питательные вещества хуже, чем ожидалось, и ученым еще предстояло выяснить, как получать их фрагментами длиной в футы, а не в дюймы. Команда клиники «Седар Синай» в Лос-Анджелесе достаточно продвинулась, чтобы начать пробные пересадки временной, искусственно выращенной печени людям.

Ученые продемонстрировали данные по первому десятку своих пациентов, находившихся в последней стадии печеночной недостаточности — состояния, при котором 90 % больных обычно умирают в ожидании пересадки печени. Благодаря печени, полученной биотехнологическими методами, все они дожили до момента, когда была найдена донорская печень, во многих случаях десять дней и больше — невероятное достижение! Что еще более замечательно, четырем пациентам в конечной стадии недостаточности из-за передозировки наркотиков вообще не понадобилась трансплантация. Выращенная учеными печень выиграла им столько времени, что их собственная печень успела восстановиться и регенерировать. У меня голова закружилась, когда я услышал, что совершили эти врачи. Возможно, нечто подобное чувствовали коллеги Джозефа Листера по Королевскому хирургическому колледжу почти полтора века назад, когда он впервые представил свои данные о применении антисептиков.

Было ли что-нибудь из этого — обучение, выставка-продажа, научные доклады, презентации научных исследований — причиной, по которой тысячи хирургов потратили неделю бесценного отпускного времени в сумрачном Чикаго? На той же неделе в городе проходила еще одна конференция, Всемирный конгресс пиарщиков — «ежегодное собрание специалистов со всего мира по связям с общественностью» (тема: «Развитие нашего таланта для решения сложных проблем в современном мире»). Они тоже съехались в огромном количестве. Отели были переполнены хирургами и пиарщиками. Порядок проведения наших собраний оказался практически одинаковым. У них тоже было множество образовательных мероприятий (например, семинары по решению проблем с PR в интернете и по организации собственной PR-фирмы, а также лекция под названием «Телеконференция: рентабельный способ обращения к клиентам и прессе»). Они также посвятили целый день презентациям научных исследований. У них повсюду мелькала корпоративная реклама, а холл был забит выставками PR-фирм, служб распространения пресс-релизов и производителей сверхскоростных факсовых аппаратов. Недельное мероприятие завершилось, как и у нас, приветственной речью условной знаменитости. Какие-то моменты эти конференций были до смешного похожи, причем именно те, которые, как казалось, и привлекли толпы участников. Однако, бродя как-то утром по конференции пиарщиков, я заметил, что их аудитории заполнены не больше чем наполовину, а холлы, наоборот, переполнены. Даже на нашей конференции чувствовалось, что воодушевление и стремление действительно чему-то научиться быстро слабеют. К середине недели уже не было проблемы найти свободное кресло на лекции, многие присутствующие дремали или уходили раньше времени, чтобы побродить по коридорам.

Антрополог Лоуренс Коэн описывает конференции и съезды не столько как научные мероприятия, сколько как карнавалы — «масштабные события, где научная деятельность отодвигается на задний план профессиональной политикой, ритуальным утверждением границ в той или иной отрасли, сексуальной лиминальностью, туризмом и торговлей, личными и национальными распрями, поддержанием и укреплением профессионального единства и необъятностью дискурса». Применительно к хирургии это, безусловно, справедливо. Здесь быстро понимаешь, что одни явились, только чтобы их заметили, другие — чтобы прославиться, третьи — ради самого действа. Были битвы за должности (избирались новые президент и члены правления) и заседания больших шишек за закрытыми дверями. Были встречи старых друзей по ординатуре. Были вечеринки в «Спаго» и наверняка любовные интрижки.

В то же время было еще и ощущение, что собравшихся привлекло нечто важнее карнавала. Например, это чувствовалось в нашем автобусе. Каждый день хирурги курсировали между конференц-центром и отелями в длинных экскурсионных автобусах (похожих на междугородние «грейхаунды» до Атлантик-Сити, за исключением того, что в наших имелись экраны, на которых крутилась реклама «хирургических молний»). Все мы были по большей части чужаками друг для друга — я не встретил ни одного знакомого, — но, увидев нас со стороны, вы бы решили иначе. Взять хотя бы такую простую вещь, как рассаживание. Обычно люди, оказавшись в автобусе, самолете или поезде, ведут себя как отталкивающиеся магниты, держась на уважительном расстоянии, позволяющем сохранить анонимность, и подсаживаясь к кому-то лишь при необходимости. Мы же, поднявшись в салон, предпочитали садиться по двое, даже если оставались свободные сиденья. Правила социального взаимодействия нарушались сами собой, без договоренности. В любом другом автобусе в Чикаго вы почувствовали бы почти физическую угрозу, если бы незнакомый человек подсел к вам, когда три четверти сидений свободны. Здесь, наоборот, человек, севший отдельно, вызвал бы ощущение неловкости. Чувствовалось, что находишься среди своих, являешься частью группы, хотя никого в ней не знаешь. Казалось естественным поздороваться. Более того, не сделать это было бы невежливо.