Генри Джей Пшибыло - Обратный отсчет. Записки анестезиолога

Настроение у них меняется каждую секунду. Тело не слушается, гормоны бурлят, мальчик начинает чувствовать себя мужчиной, и в результате – полный раздрай. Прослышав о предстоящей операции, приятели и одноклассники начинают шушукаться за спиной, обмениваясь невесть откуда взятыми невероятными историями. «Слышал про того парня, которому родинку удалили? Раньше он был отличником, а стал дурак-дураком». И эти бредни они передают из уст в уста, еще сильнее пугая моих пациентов.

В случае Адама ситуация, и без того деликатная, усложнялась тем, что оперировать предстояло самые интимные части его тела. Левая сторона мошонки у мальчика была в два раза больше правой. Когда плод мужского пола находится в матке, яички у него развиваются внутри живота, а затем опускаются в мошонку. Пути, по которым они движутся, не всегда закрываются достаточно плотно, и бывает, что в них попадает часть брюшины, деформируя мошонку – возникает так называемая паховая грыжа. Там может застрять петля кишечника или скопиться серозная жидкость, вызвав водянку яичка (гидроцеле). Чтобы закрыть эти пути, назначается операция.

Иногда яичко не опускается в мошонку (крипторхизм), и требуется операция (орхипексия), чтобы проложить ему путь и доставить на место. Двенадцатилетнему Адаму даже мысль о подобных манипуляциях на его мужском достоинстве внушала страх, не говоря уже о мучительном стеснении.

Адам был немного полноват – это могло осложнить проведение послеоперационной анестезирующей блокады. Он не отличался спортивным телосложением и говорил как ботаник. Я вывез каталку из бокса – теперь мама Адама не могла нас услышать, – и хотел было, чтобы отвлечь мальчишку по дороге к операционной, задать ему свой традиционный вопрос о девочках, но заколебался: я не был уверен, что этот прием придется кстати.

– Ну, Адам, а девочки тебе нравятся? Твою подружку как зовут? – все-таки спросил я.

– Нет у меня никакой подружки.

– Да? Ты в каком классе?

– В шестом.

– Тогда точно должна быть подружка. Давай, скажи, как ее зовут?

– Никак, у меня ее нет.

Мы тем временем подъехали к дверям операционной, а он даже не заметил.

– Адам, я уверен, что есть. Ну, как ее имя?

– Нет у меня подружки. А если бы была, я все равно не сказал бы.

– А-а! Вон оно что!

Я завез его в операционную и поставил каталку возле стола.

– Адам, теперь я точно знаю, что у тебя есть подружка. Это во-первых. А во-вторых, должен тебе сказать, что все, что говорится в операционной, – остается в операционной. Никто никогда ничего не узнает. Даю тебе слово.

Тут меня поддержала сестра:

– Да, Адам, доктор говорит правду. Все тайны остаются здесь. И мы все время будем с тобой.

– Ну же, Адам, скажи! Тебе самому станет легче. Просто назови ее имя.

Мгновение он молчал. Потом выпалил:

– Сара!

Скорее всего, наш пациент просто придумал это имя, чтобы мы от него отстали. Однако цели я достиг: Адам не нервничал и быстро заснул.

Операция прошла спокойно. Я сделал блокаду для послеоперационного обезболивания, и Адам покинул операционную с полностью симметричной мошонкой.

Час спустя я зашел в послеоперационную палату проверить, как работает блокада. Адам сидел на кровати и смотрел телевизор. Я понял, что обезболивание действует. Когда я открыл дверь, мать сидела у мальчика в ногах. При виде меня глаза Адама расширились, по лицу пробежала тревога.

– А вы не помните…, – голос его треснул.

– Что не помню?

– Ну, не помните… – сказал он чуть громче, уже с намеком.

– Не помню чего ? – многозначительно переспросил я, незаметно ему подмигнув.

– Не помните… это…

– О чем вы? – не выдержала его мать.

Что сказано в операционной, остается в операционной. Я развернулся и направился к двери, но успел заметить, как Адам подмигнул мне в ответ.

Если спросить у него тогда, сколько времени занял путь до операционной, он наверняка бы не вспомнил. Благодаря отвлечению внимания я сумел преодолеть тревожность. Адаму не понадобились никакие успокаивающие перед процедурой – и хорошо, поскольку они зачастую осложняют выход из наркоза.

Моя «сильно разволновавшаяся» Эми страдала от фибулярной гемимелии, дефекта костей ноги. В ноге человека две кости: большая берцовая и малая берцовая, более узкая и расположенная сбоку. Малая берцовая кость, внешне хрупкая и неприспособленная для нагрузок, служит боковой опорой стопы, стабилизируя ее и позволяя плоско лежать при ходьбе. Гемимелия – врожденное отсутствие одной из костей в пострадавшей конечности; в случае Эми – малой берцовой. Без нее боковая поддержка стопы не осуществляется, и нога заворачивается внутрь, подошва обращается в сторону, а опора идет на щиколотку. У Эми была так называемая продольная гипоплазия нижней конечности. Проще говоря, по неизвестным причинам ее малая берцовая кость до конца не развилась. Костылей в боксе у Эми я не увидел, так что не знал, каким образом она к нам добралась.

Несправедливость жизни проявляется по-разному и в разных сферах. Двадцать тысяч дефектов одного гена – не считая сочетанных – вызывают огромный спектр заболеваний, к которым добавляются еще и врожденные пороки, не обязательно генетически обусловленные. Дефект Эми был обезображивающим, но здоровью не угрожал. Да, он оказывал влияние на жизнь девочки, но не сокращал ее срок. Она бы не стала балериной, но могла писать музыку для балета. Не могла бегать марафоны, но могла выучиться на спортивного врача. Интеллект Эми никак не пострадал. Однако требовалась серия хирургических операций, чтобы спасти деформированную конечность, иначе ее пришлось бы ампутировать.

До нашей встречи Эми уже прошла через несколько операций и представляла себе их последствия. Я не знал, был ли у нее прежде негативный опыт. Она понимала, что ее снова будут оперировать, что ей будет больно и тяжело, и она опять на долгое время окажется прикована к постели. Эми была полна мрачных предчувствий – и в целом совершенно права. Все начиналось по новой. «Ой, мамочки, ну вот опять!» – единственное, что она отвечала на мои вопросы визгливым плачущим голосом. И повторяла раз за разом, когда я молчал.

Тем не менее Эми удивила меня неожиданной сговорчивостью. Она и правда «сильно разволновалась», но без сопротивления позволила себя осмотреть.

– Простите! Мне так жаль! – сокрушалась ее мать.

Я поднял брови, посмотрел на Эми, потом на мать и широко улыбнулся.

– Все в порядке.

Конечно, винить в происходящем Эми было нельзя, но и ее матери не стоило брать на себя всю ответственность за врожденный дефект ребенка и его недавнее поведение.

Мы с Эми и ее мамой обсудили возможность применения седативных препаратов перед операцией, чтобы девочке было спокойнее. Я объяснил, что единственный способ обеспечить необходимый эффект – ввести препарат внутримышечно.