Генри Джей Пшибыло - Обратный отсчет. Записки анестезиолога

Мне надо было восстановить показатели пациента, восполнить объем циркулирующей крови и скорректировать состояние. Хирург послушался меня. Полчаса спустя я позвал его обратно в операционную: состояние пациента было стабильным, показатели в норме (температура, правда, оставалась низкой, но я ее постепенно поднял) – и график снова превратился в прямую линию. Операцию пациент пережил, но чем завершилась его борьба с опухолью, я не знаю. Закончили мы поздно, и единственное, о чем я тогда думал, – скорее добраться до кровати. Из меня как будто высосали все жизненные силы.

Обычно операция проходит без происшествий, но никогда не бывает спокойной, а порой превращается в испытание на выдержку. Правда, я, сидя на своем месте, всегда могу дотронуться до пациента, будто убеждая его, что все в порядке.

При первом знакомстве с Эми я увидел лишь ее пятки. Ее отправили в четвертый бокс предоперационного пространства, которое в нашем педиатрическом центре прилегает к операционным. Боксы занимают примерно пять квадратных метров – только чтобы уместилось три каталки с пациентами. Передняя часть открытая, а задняя состоит из окон: чтобы было светлей. Каталки разделяют свисающие с потолка плотные занавесы, немного не доходящие до пола.

Об уединенности речь не идет. Занавесы никогда не закрываются полностью, вести приватные беседы тут невозможно. Зато никому не одиноко. На нарушение границ никто пока что не жаловался, а тесноте все только рады, что доказывает: больше – не всегда лучше. Наша предоперационная появилась в результате многократных реконструкций старинного здания в соответствии с требованиями современных технологий и изменениями стандартов медицины.

Эми было десять, и мне только что сообщили, что она «сильно разволновалась». Вооруженный этой информацией, я бросился в бокс, на ходу срывая хирургическую шапочку и запихивая ее в карман серого операционного халата, полы которого развевались у меня за спиной.

Чтобы попасть в бокс Эми, мне надо было зайти со стороны окон и отодвинуть занавес. Каталка оказалась пуста. На ней лежали чьи-то вещи, но я не увидел ни Эми, ни ее родных. Не прошло и секунды – я даже не успел толком оглядеться, – как раздался женский голос: «Эми! Эми, быстро вернись! Эми!» Потом короткая пауза, чтобы набрать воздуха в легкие, и опять: «Эми, как ты себя ведешь! Эми!»

Я наклонился вправо, но там было пусто. И только нагнувшись влево я, наконец, обнаружил мать Эми: она стояла за каталкой на четвереньках.

– Эми, немедленно вернись! – закричала она.

Пятки Эми явились моему взору. Лежа на полу, она, как настоящий солдат, ползла по-пластунски: кулаки под грудью, локти попеременно отталкиваются от земли, корпус максимально низко – ни дать ни взять преодоление заграждения из колючей проволоки. На свет показалась ее спина, но только до плеч – голова и шея находились по ту сторону занавеса. Мать крепко ухватила Эми за лодыжки, препятствуя побегу, и, тяжело дыша, с немалым усилием втащила ее обратно в бокс. Потом подхватила под мышки и снова усадила на каталку.

Умоляющий взгляд, который Эми бросила на мать, не мог быть истолкован двояко: Эми решительно настроилась сбежать.

– Привет. Я доктор Джей. Анестезиолог.

– Ну ясно, – только и произнесла в ответ ее мать.

Анестезиология – специальность не терапевтическая. Я обеспечиваю поддержку, позволяющую проводить лечение. Гиппократово «не навреди» лежит на мне тяжелым грузом. Обеспечить ребенку безопасную анестезию – моя первейшая задача, вторая же – не допустить паники перед наркозом. Будь у меня совершенная таблетка от тревоги перед операцией, я давал бы ее каждому ребенку, да и родителям по необходимости (а необходимость есть практически всегда). Однако такой таблетки нет. Да и вообще многие дети отказываются глотать таблетки. Альтернатива – сироп, но его обычно выплевывают или же им детей тошнит в начале наркоза. Некоторым пытаются делать успокаивающие уколы, но тогда они плачут все две минуты, которые мне нужны, чтобы надеть маску и подать газ. Я предпочитаю легкую премедикацию и непрерывные разговоры с ребенком до тех пор, пока он не уснет.

Мои пациенты обычно не склонны к сотрудничеству и рассматривают меня как враждебную силу. Я последним из врачей обращаюсь к ним перед тем, как они лишатся сознания. Преодолеть сопротивление ребенка, чтобы надеть ему маску и дать наркоз, порой бывает ох как нелегко. Дети постарше и взрослые рефлекторно отталкивают маску, когда ее подносят к лицу. Обычно они объясняют это клаустрофобией и ощущением удушья, несмотря на обильную подачу газа. Наркозная маска может внушить такой страх, что позднее у пациента разовьется фобия.

Фобии вызываются целым спектром факторов. Резонно будет предположить, что наркозная маска вызывает фобию, потому что становится последним воспоминанием пациента перед долгой и сложной операцией. Однако мне никогда не жаловались на то, что наркоз оказал необратимое негативное влияние на поведение ребенка. Точно так же ни один психиатр ни разу не обвинял меня в неблагоприятных последствиях моего вмешательства на психику ребенка.

Тем не менее в силу профессии, я изучал случаи фобий наркозной маски у детей. Обычно до процедуры дети очень редко боятся маски. И ни один из тех, у кого сформировалась фобия, не мог сказать, в какой момент впервые возник этот страх. Попробуйте заговорить об уколе или капельнице перед операцией, и большинство детей придет в ужас. Страх иглы реален и осязаем. Если предоставить ребенку выбор, он всегда предпочтет «маску, чтобы уснуть», а не укол. Мои коллеги-анестезиологи (но не родители) упоминали об изменениях в поведении некоторых детей после операции под наркозом: например, они отказывались от конфет, если им давали успокоительное в форме леденца, избегали вишневого вкуса, если маску ароматизировали вишней, или настаивали, чтобы в их спальне не выключался свет. В последнем случае, подозреваю, мальчик услышал «сейчас погаснет свет» перед тем, как ему дали наркоз.

Поскольку каждый шаг в направлении операционной усиливает тревожность моих пациентов, я стараюсь максимально сократить и облегчить им путь до операционного стола. Главный помощник тут – отвлечение внимания, и благодаря ему я сохраняю молодость, ну или, по крайней мере, стараюсь идти в ногу со временем. Музыкальные группы, книги, телешоу, знаменитости, последние новости или, еще лучше, сплетни – мне приходится все это знать.

С Адамом мы познакомились, когда ему было двенадцать – самый неприятный период в школьной жизни. С мальчишками в этом возрасте вообще тяжело наладить отношения, а добавьте сюда еще и операцию на яичках или пенисе, и ситуация становится почти невыносимой. Период между первым знакомством с таким пациентом и моментом, когда он заснет у меня под наркозом, всегда кажется ужасно долгим.