Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Конечно, как мы уже видели, объективные научные данные не поддерживают такой взгляд. На самом деле ощущение тотального бессилия – это фундаментальное условие для развития посттравматического стрессового расстройства, которое ни в коем случае не может считаться шагом на пути к выздоровлению. Наоборот, ПТСР повышает риск рецидива, да и вообще, само наличие ПТСР в 2–4 раза повышает риск возникновения наркотической или алкогольной зависимости. Более того, скрупулезный анализ имеющихся данных позволяет утверждать, что унижение, наказание и конфронтация, используемые в качестве средств «лечения», не только не помогают, но и приводят к усугублению зависимости и отказу от лечения. За четыре десятилетия ни одно исследование не смогло показать преимущество конфронтационного подхода перед более мягкими и уважительными способами лечения наркотической зависимости. Обзор проведенных исследований был выполнен Вильямом Миллером и Вильямом Уайтом. Тем не менее системы лечения и уголовное законодательство упрямо продолжают слепо верить в эффективность подобного отношения.

Лично мне страшно повезло, что мои родители не выбрали в отношении меня тактику суровой любви после моего ареста. Одно дело – отказать во внесении залога, если ребенку предстоит провести в заключении несколько дней или даже месяцев, но совсем другое – если этому ребенку грозит от 15 лет до пожизненного. Один из путей, каким расовое и классовое неравенство воспроизводит себя в нашем уголовном законодательстве, заключается в том, что представители среднего класса и богатые люди достаточно образованны для того, чтобы бороться с системой, и имеют для этого финансовые ресурсы.

Состоятельные родители могут нанять хорошего адвоката, способного защитить ребенка от излишне сурового приговора. Если существуют методы эффективного лечения, то состоятельные люди смогут найти соответствующих специалистов и оплатить их работу. Состоятельные люди также считают, что они просто обязаны защитить ребенка от уголовного преследования, потому что оно ставит под угрозу дальнейшее обучение в колледже и профессиональную карьеру. Так как наказание действительно не помогает зависимым, оно делает бедняков и тех, кто уверовал в эффективность суровой любви, особенно уязвимыми.

Тем не менее в 1986 году я оказалась зажатой в тисках системы. В том году я прочитала ужаснувшую меня статью в New York Times Magazine. Это был положительный отзыв о внедренной в Нью-Джерси программе КИДС – программе жестокой реабилитации молодых наркоманов. Лечение заключалось преимущественно в неподвижном сидении на жесткой скамье в течение 12 часов. Все это время пациент выслушивал эмоционально нагруженные оскорбления и нападки в свой адрес. Позже я написала книгу о том, насколько мучительной и вредной была та программа. Я, например, выяснила, что одна тринадцатилетняя девочка, у которой даже не было настоящей зависимости, проходила эту программу в течение тринадцати лет, но, в конце концов, по суду добилась выплаты 6,5 миллионов долларов компенсации за причинение эмоционального, физического и сексуального вреда.

В статье не были описаны самые изощренные методы унижений и издевательств, но того, что там было, оказалось достаточным, чтобы повергнуть меня в ужас. В статье рисовали программу морального и физического насилия, выдавая этот кошмар за метод лечения. Журналист, очевидно, клюнул на идею о том, что только такая тактика позволяет удержать этих плохих детей на краю пропасти и не дать сорваться в нее. Читая все это, я холодела от ужаса: интересно, чтобы я почувствовала, если бы прочитала в журнале статью, в которой пропагандировали бы сочувственные, добрые и поддерживающие эмоционально методы лечения. Я отправила в «Таймс» письмо, в котором сравнила программу КИДС с тоталитарным культом (эта программа потом действительно превратилась в культ) и утверждала, что такой подход не может помочь людям с наркотической зависимостью. Журнал опубликовал мое письмо. Я, конечно, понимала, что такой вид лечения мне не подходит, но не имела ни малейшего понятия, как мне найти адекватный метод избавления от наркотической зависимости. То, что я знала о 12-ступенчатых программах, меня не привлекало: в большинстве своем те, кто их посещал, продолжали употреблять наркотики. Прошло еще два года, прежде чем я рискнула и обратилась за помощью.

Однако мне не удалось полностью избежать суровой любви.

Я отправилась на встречу с моим консультантом Айрин с недобрыми предчувствиями. Мне казалось, что она меня недолюбливает. Во время сеансов групповой терапии она отвергала почти все, что я говорила, называя мои слова «умствованием» и «попытками манипуляции», несмотря на все мои старания и попытки выказывать уважение и внимание. Но я очень хотела поправиться и теперь сидела в тесном кабинете Айрин, потому что неважно себя чувствовала и нуждалась в помощи.

Это происходило в конце августа 1988 года; я тогда находилась на стационарном четырехнедельном курсе реабилитации. Я попала туда после недельного курса детоксикации, который прошла через два года после моего ареста. Судья не стала требовать принудительного лечения, но я понимала, что лечение улучшит мою судебную перспективу, и старалась изо всех сил. В центре реабилитации нам предлагали откровенно говорить о своих тревогах, и я решила рассказать Айрин, что меня очень беспокоит моя внешность и страх, что меня никто никогда не полюбит.

– Как ты вообще можешь рассчитывать, что тебя кто-то полюбит? – воскликнула в ответ Айрин. – Ты же похожа на Говорящего Сверчка из «Веселых Фантазий».

На мгновение мне показалось, что я ослышалась, несмотря на то что Айрин говорила очень отчетливо и членораздельно. Боюсь, что мне не удалось скрыть удивления. Раньше я вообще не умела облекать в слова мои страхи, не говоря уже о том, чтобы делиться ими с психотерапевтом. И вот теперь, когда я попыталась получить помощь, стараясь точно следовать рекомендациям, наградой мне стал этот странный ответ. Я не знала, как реагировать и что думать. Мне стало страшно – не создала ли я себе лишних проблем из-за того, что последовала рекомендациям.

Курс реабилитации, который я тогда проходила, был в то время одним из лучших. Он был основан на 12-ступенчатой «Модели Миннесоты», которая до сих пор используется для лечения наркотической зависимости. Но тем не менее то, с чем мне пришлось столкнуться во время лечения, наглядно иллюстрирует парадоксы американской модели лечения зависимых, в котором господствует морализаторство, рядящееся в тогу медицинского подхода. Как я уже сказала, в подавляющем большинстве случаев зависимых в Америке лечат по Миннесотской модели, но для того, чтобы улучшить качество лечения, нужны новые подходы.