Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Сначала я не могла есть, и руководство центра заподозрило, что я страдаю нервной анорексией. Однако через неделю или чуть больше аппетит полностью восстановился. Сразу вокруг появилось множество симпатичных парней; до этого я не понимала, что сексуальное влечение пропало у меня вместе с аппетитом. Через несколько дней после этого я начала есть все подряд и стремительно набирать фунты. Я сама не могла видеть изменений моей комплекции, но другие их замечали очень хорошо, и это сильно меня расстраивало, потому что мое представление о собственном теле сильно расходилось с реальностью. Этот опыт показал мне, насколько сильно мои идеи и предубеждения формируют в моем представлении окружающий мир. В реабилитационном центре податливость моего тела и духа стали для меня очевидными и пугающими. Мне казалось, что я теряю почву, на которой зиждилось чувство моей самости и идентичности.

Все наше время было очень жестко расписано, что создавало впечатление структуры и рутины. В семь утра мы приходили на завтрак, а в восемь часов начиналось общее собрание. На собрании не происходило ничего особенного, нам просто говорили о необходимости поддерживать элементарную чистоту и не забывать о личной гигиене. Кроме того, мы обсуждали отношения пациентов друг с другом. К счастью, обходилось без конфронтации, нападок и разоблачений, которыми, как я знала, грешили другие реабилитационные программы. Четкие схемы, рутина и чувство общности, как известно, хорошо помогают излечению, и центр обеспечивал необходимые для этого условия.

Потом мы слушали лекцию или смотрели фильм. Иногда это была лекция о том, как «организовать свое время» или как «снимать стресс»; в иные дни нас учили «молитве и медитации», или мы слушали лекции какого-нибудь известного проповедника. Данные проведенных на эту тему исследований говорят о том, что фильмы и лекции в реабилитационных центрах служат всего лишь для заполнения времени. Это наименее эффективная тактика лечения зависимости; польза такого подхода равна нулю.

Однако в моем случае одна лекция оказалась весьма полезной. Один врач прочитал лекцию о том, как наркотики влияют на головной мозг. Поначалу я подумала, что лекция будет чрезмерно упрощенной, и к тому же я все это хорошо знала. Но потом одна пациентка по имени Пола упомянула об исследованиях в области, о которой я ничего не знала. Пола изучала фармакологию в университете и процитировала несколько работ, в которых исследовали связь между нейрохимией алкоголизма и нейрохимией героиновой зависимости, опосредованную веществом под названием тетрагидроизохинолин. Врач согласился, сказав, что это верные данные. В тот момент это произвело на меня должное впечатление, хотя позже я узнала, что те данные в конце концов не подтвердились. Я стала внимательно слушать лектора, чтобы глубже разобраться в природе наркотической зависимости. Эта лекция побудила меня к откровенности, и несмотря на то, что данные оказались мифом, они стали решающим фактором моей успешной реабилитации.

Потом мы шли на обед, а затем начиналось время, которого я боялась больше всего, – два часа групповой терапии под руководством Айрин. Занимались мы в комнате без окон, вызывавшей у меня приступы клаустрофобии. Хуже того, мы не имели права покидать комнату под каким бы то ни было предлогом, а занятие продолжалось ровно два часа без перерывов. Каждый раз перед окончанием группового сеанса я чувствовала просто-таки императивные позывы на мочеиспускание. Мне казалось, что эти занятия специально предназначены для того, чтобы вызвать у меня обострение синдрома навязчивых состояний: я оказывалась заперта в тесном переполненном пространстве без доступа в туалет. Это делало групповую психотерапию ужасным испытанием для меня.

Для того чтобы свести проблему к минимуму, я перестала пить жидкость перед занятиями, а за десять минут до начала ходила в туалет, а потом снова возвращалась туда, чтобы удостовериться, что в моем мочевом пузыре не осталось ни капли влаги. Меня захлестнула петля навязчивости. Правда, в конце концов мне удалось из нее вырваться. Я никогда не опаздывала, но моя навязчивость с туалетом заставляла меня сильно нервничать. Хуже того, я ничего никому не могла объяснить. И меньше всего мне хотелось объяснять это Айрин, которую я считала жестоким и бездушным человеком. Я стеснялась рассказывать об этой навязчивости даже врачу, и мне стыдно писать об этом сейчас. Я чувствую смущение, совершенно неадекватное поведению.

Как только начиналось занятие, меня заливала волна липкого страха. Как человек, которому велят думать о чем угодно, кроме белых медведей, я была фиксирована на мыслях о туалете. Вскоре я стала ощущать боли в области мочевого пузыря, отчего моя тревожность резко усилилась, и на занятиях я просто была не в состоянии сосредоточиться. Меня совершенно не интересовали истории, которые рассказывали другие пациенты, как и то, какие чувства они испытывали. Мне было безразлично, считают меня снобом или нет, единственное, чего мне хотелось, – это вернуться в туалет. Невозможность контролировать это желание ужасала меня.

Айрин, конечно, интерпретировала мое поведение как «сопротивление» и «манипуляции». По ее мнению, я хотела бежать от своих чувств или показать, что я лучше других. Так как я сказала ей, что продавала наркотики, она называла меня «социопатом» – этим термином обозначают серийных убийц, аферистов и садистов. Айрин была преисполнена решимости содрать с меня мою толстую, как она считала, кожу и прорвать мою прочную интеллектуальную защиту.

Я, конечно, изо всех сил пыталась защититься с помощью интеллекта, но я ни в коем случае не была закоренелой преступницей или антисоциальной личностью, хотя известно, что среди страдающих наркотической зависимостью много людей, имеющих, кроме прочего, антисоциальное расстройство личности. Но негативные качества, присущие этому расстройству, – эгоизм, лживость и расчетливое манипулирующее поведение – часто приписывают всем зависимым, создавая неверный стереотип.

Однако 82 процента лиц с серьезной наркотической зависимостью не страдают антисоциальным расстройством личности, а тем более не являются социопатами или психопатами (социопат и психопат, впрочем, являются синонимами), то есть людьми, у которых это расстройство достигает крайней степени выраженности. Я определенно не являюсь психопатом, хотя характерная для синдрома Аспергера сосредоточенность на интеллектуальных предметах и плохие социальные навыки маскируют этот факт.

Очень важно при этом понимать, насколько сильно антисоциальное расстройство личности (АСРЛ) отличается от наркотической зависимости. Не только потому, что объединение этих заболеваний порождает неверные негативные представления о зависимых, но и потому, что сам этот факт демонстрирует, насколько несхожи между собой страдающие зависимостями люди. Это еще больше подтверждает, что зависимость есть результат нарушения обучения. Смешивание АСРЛ с зависимостью делает клеймо зависимости еще более отталкивающим и мешает различать эти поражения, а также способствует криминализации употребления наркотиков. Для того чтобы показать, какие проблемы могут из-за этого возникать, я разберу это различие ниже. Мне до сих пор жаль, что я не знала всего этого раньше.