Владимир Кованов - Призвание

Видя мою растерянность, Николай Нилович улыбнулся, поднес палец к губам и на цыпочках подошел к столу. Перевернув портянки сырой стороной к рефлектору, он так же тихо вышел из кабинета. Домой Николай Нилович не пошел, а прилег на койку в «дежурной» и велел наутро пригласить к нему ординатора.

Я, конечно, не выдержал, тут же разбудил Г. и стал его отчитывать:

— Ну какой тебя леший занес в кабинет профессора?! Ты что, в рентгеновском не мог поспать?

— Но вы же, Владимир Васильевич, сами меня просили не занимать сегодня рентгеновский кабинет… — в страшном смущении говорил ординатор. — Я и подумал, что здесь никому не помешаю. Что же теперь делать, как перед шефом оправдаться?..

Утром ординатор пошел к Николаю Ниловичу. Мы с нетерпением ожидали конца разговора. Вдруг дверь открылась, и ординатор, помахав нам какой-то бумажкой, пулей слетел по лестнице вниз. Часа через два он явился сияющий и рассказал о разговоре с шефом:

— Николай Нилович стал расспрашивать, откуда я приехал, где живу, есть ли семья. Я ему, не тая ничего, рассказал, что живу далеко за городом, дорога отнимает очень много времени. Рассказал и то, что жена осталась в Оренбургской области при участковой больнице, где я прежде работал, с ней трое ребят. Бурденко сокрушался, что мне приходится жить здесь одному, на бобыльем положении. Я ему объясняю, очень уж хотелось попасть в клинику в ординатуру, поэтому и решил: как-нибудь перебьюсь.

Потом Николай Нилович позвонил кому-то, — продолжал Г., — и попросил помочь мне с жильем. По разговору понял, что там уважительно отнеслись к его просьбе. И Николай Нилович велел сейчас же ехать в Моссовет. Вот я и помчался с его запиской!

Спустя несколько дней Г., ликуя, показал нам ордер на комнату. Мы от души разделяли бурный восторг товарища.

После этого случая профессор не раз подшучивал над диссертантом, представившим ему на апробацию объемистый труд:

— Не знаю, какая польза для науки будет от вашей диссертации, а вот портянки на ней сушить отлично — сам видел!

Вставал Николай Нилович рано и, если почему-либо не работал дома, приходил в клинику задолго до начала рабочего дня. Приходил тихо, незаметно, закрывался в кабинете и работал над рукописями.

Н. Н. Бурденко не был человеком сентиментальным, чувствительным. Но к детям он питал необычайную теплоту и нежность. Маленькие пациенты находились на особом положении. Николай Нилович часто навещал детскую палату, любил поговорить с больными ребятишками, ободрить их или просил сестру сделать для них что-нибудь приятное. Дети любили его. Малышам разрешалось без стука входить к нему в кабинет. И как бы ни был занят профессор, он обязательно встретит ласково: выйдет из-за стола, погладит по голове, возьмет на руки…

Под старость Николай Нилович стал несколько тяжеловат, кряжист; ходил он вразвалку, неторопливо. На широких плечах крепко сидела большая, лобастая, слегка асимметричная голова. Крупные черты лица, мясистый нос, глубоко посаженные голубые глаза хитро посматривали на собеседника. Говорил он слегка в нос, часто покашливал и заразительно смеялся, когда слышал или видел что-нибудь смешное. В споре, полемике бывал резок, даже грубоват. Но мгновенно преображался, если перед ним был больной или пришедший по важному делу человек.

Перед войной в клинике Бурденко работало много талантливых научных работников и хирургов. Николай Нилович нередко поговаривал о том, что некоторым его ученикам пора уходить на самостоятельную работу: нечего-де закрывать дорогу молодежи. Но когда его просили отпустить кого-нибудь, он не соглашался: «Не могу, пока не могу отдать, самому нужен».

Впрочем, А. Ф. Лепукалн, В. Э. Салищев, П. И. Сапожков, И. М. Папавян и другие сами старались возможно дольше держаться рядом с Николаем Ниловичем, набираясь от него опыта, знаний и мастерства. А ведь каждый из них был уже значительной фигурой в хирургии.

Заместителем Бурденко по клинике был профессор Владимир Владимирович Лебеденко. Энергичный, с выразительными, чуть подслеповатыми голубыми глазами и удивительно мягкой улыбкой, он как-то сразу располагал к себе людей, и они проникались к нему симпатией и доверием. Он умел тактично, незаметно сглаживать «острые» стороны характера шефа. Создавая в клинике хорошую, дружелюбную обстановку, Владимир Владимирович во многом как бы дополнял Николая Ниловича, целеустремленно направляя коллектив на выполнение замыслов нашего беспокойного директора.

Все единодушно считали, что иного преемника у Николая Ниловича нет и быть не может, но жизнь рассудила иначе. Перед самой войной В. В. Лебеденко был выдвинут на самостоятельную работу — заведующим одной из хирургических кафедр института, и неожиданно для всех эти замечательные, столь близкие друг другу люди разошлись. Видимо, между Николаем Ниловичем и Владимиром Владимировичем пробежала, как говорят, «черная кошка», и их отношения стали ухудшаться. Как бы то ни было, В. В. Лебеденко ушел из клиники, где проработал бок о бок с Бурденко много лет.

Второй фигурой в клинике был Всеволод Эрастович Салищев — опытный хирург и педагог, автор учебника по частной хирургии.

Сын известного ученого, пионера клинической хирургии в Сибири Э. Г. Салищева, ученик замечательного русского хирурга И. К. Спижарного, он усвоил лучшие традиции своего учителя: беззаветную любовь к хирургии, мастерство у операционного стола, гуманизм, бережное и заботливое отношение к больному.

Держался Салищев удивительно просто и скромно и терпеть не мог, когда его хвалили или сравнивали с отцом, перед которым он преклонялся. А Николай Нилович, как нарочно любил на лекциях вспомнить Эраста Салищева, которого высоко ценил. И шутки ради подзадоривал: «Плохо быть сыном крупного ученого. Отец и сын роста могут быть одного, а вот вес их в науке — разный!»

Это была, конечно, шутка. Сам Всеволод Эрастович считался в Москве одним из лучших хирургов — специалистов в операциях на желчных путях и желудочно-кишечном тракте, непревзойденным мастером операций на тонких и толстых кишках.

…Среди врачей бытует мнение: никогда не следует лечить или оперировать своих близких, даже если они сами об этом настоятельно просят. Дело, конечно, не в фатальности, а скорее всего в том, что когда чувство превалирует над разумом, оно в какой-то момент может подвести.

Однажды Салищев отступил от этого правила. У его жены начался спаячный процесс в брюшной полости. Операция была неизбежна, но больная и слышать не хотела, чтобы ее оперировал кто-нибудь кроме мужа. И тут произошло то, что трудно было предвидеть.

Всеволод Эрастович, как всегда на операции, был сосредоточен, предельно аккуратен. Но случай был крайне сложным, и он вдруг оказался подавленным сознанием огромной ответственности, которую взял на себя, согласившись оперировать близкого человека. Операция проходила не гладко и затянулась. Салищев от волнения был излишне суетлив, терялся и с трудом закончил операцию. Послеоперационный период протекал трагично. Несмотря на все принятые меры, больная умерла.