Владимир Кованов - Призвание

Каждый раз я ставил перед ней новые, более сложные задачи. Вначале обучал, как нужно держать скальпель, завязывать узлы, останавливать кровотечение из мелких сосудов. Силы у нее было больше чем нужно, и при накладывании лигатуры она нередко рвала шелк и кетгут. За это ей доставалось от врачей. Все шутили: «Ну и силушка!» И она, бедная, очень конфузилась. Но зато, когда нужно было кого-то оставить работать в ночь, часто назначал Лену. Даже после суток напряженной работы она выглядела здоровой и бодрой.

В первые сутки мы приняли более 300 раненых. Большинство ранений осколочных, но много и пулевых. Легкораненые, как правило, просили не отправлять их в тыл, а оставить при медсанбате или, на худой конец, у нас в госпитале. Ну, а те, кого привозили с проникающими ранениями грудной или брюшной полости, с переломами конечностей, ни о чем просить не могли. Они лежали на носилках, боясь пошевелиться, ибо каждое движение отдавалось нестерпимой болью.

Особенно страдали раненные в грудь. Их мучил кашель, часто с кровью, было трудно дышать. Они жаловались на сильные боли в груди. Если повязка сползала, то слышалось, как через раневое отверстие в плевральную полость со свистом засасывался воздух. Даже лежать им тяжко, они никак не могли найти удобного положения. Оперировать таких раненых приходилось в основном мне.

Перед тем как приступить к операции, делал вагосимпатическую блокаду по Вишневскому, как учил меня в Казани Александр Васильевич, и просил свободных в этот момент врачей наблюдать за техникой блокады.

На глазах присутствующих происходило невероятное — раненый успокаивался, начинал ровно дышать, боли прекращались. Дело в том, что раствор новокаина, введенный в расположение нервных стволов шеи, прерывал болевые импульсы, идущие со стороны поврежденной плевры.

Пока Алферова готовила больного к операции: протирала операционное поле спиртом и йодом, обкладывала его полотенцами и закрывала больного простыней, я обследовал других раненых, лежащих на соседних столах. Вагосимпатическую блокаду доверял Родиной, и она выполняла ее безупречно.

Применив местное обезболивание, иссекал обрывки мышц, убирал куски ребер, расширял рану, осушал плевральную полость от сгустков крови. Удалив торчащий в легочной ткани небольшой осколок, останавливал кровотечение. Как-то не верилось, что маленький осколок — величиной в ноготь мизинца — мог натворить столько бед: пробил ребра, искромсал мышцы, поранил ткань легкого. К счастью, на этот раз ранение легкого было поверхностным и не требовало серьезного вмешательства. Зашил мышцы грудной клетки наглухо, оставив открытой только рану кожи.

Тем временем, так и не отдохнув, возвращалась в операционную Антонина Ивановна Лапина. Блокаду шейного нерва она не раз делала еще в Казани и работала уверенно.

Сейчас, стоя за соседним столом, она уже приступала к операции. Я видел, как волновалась Антонина Ивановна — ведь это ее первая самостоятельная операция по ушиванию открытого пневмоторакса. Тем не менее она взяла себя в руки, сосредоточилась. Движения ее строго размеренны. Куда только делись шумливость и многословность. Она коротко отдает распоряжения операционной сестре:

— Скальпель! Ножницы! Кохер! Пэан (кровоостанавливающие зажимы)! Салфетки!

То и дело Лапина спрашивала больного, как он себя чувствует, не беспокоит ли что-нибудь. И каждый раз раненый тихо отвечал: «Все хорошо».

Знал бы он, как благотворно действуют на хирурга такие ответы! Наконец все закончено. Раненого унесли в палату. Зато Антонина Ивановна заново переживает все перипетии операции. Товарищи, понимая ее состояние, участливо слушают отрывочный рассказ. Наконец Лапина выговорилась, успокоилась и приступила к обработке других, менее сложных ранений.

…Дни стоят холодные, сырые. Обогреваемся с помощью железной печурки, благо дров в лесу сколько хочешь. Рубят и носят сучья легкораненые. Они же, видя, что сестры валятся с ног от усталости, помогают ухаживать за «тяжелыми».

Наши палатки расположены на опушке. Листья уже опали, и госпиталь хорошо виден с воздуха. За это нам сделали замечание из штаба дивизии, и мы, как могли, пытались прикрыться хвойными ветками. По-моему, маскировка получилась не слишком удачной, но, к счастью, отступающим немцам было не до нас, и под бомбежку мы не попадали.

Трое суток работали почти без отдыха. Чтобы сохранить работоспособность, организовали дежурства. Начальник госпиталя приказал приносить в перевязочную горячий сладкий чай и что-нибудь съестное. Одни из хирургов отдыхали, другие оперировали. Когда заступали на дежурство Родина и Лапина, я уходил на короткую передышку. Володя Крылов заботливо охранял мой отдых, не разрешая беспокоить без особой нужды. Жили мы с ним вместе. Подружились. За эти дни он как-то повзрослел: на фронте люди быстро мужают. Стал менее суетлив и уже не так скрупулезно заботился о своей внешности, хромовые сапоги сменил на кирзовые, вместо шинели надел ватную куртку.

Несмотря на бесчисленное множество всяких дел, Крылов находил время зайти в сортировочную палату, проверить, все ли раненые накормлены, нет ли задержки в санитарной обработке. Кто-то из раненых офицеров не хотел сдавать оружие, начальник тут же улаживал «конфликт»; кто-то возражал против эвакуации в тыл — он убедительно доказывал, что распоряжение врача — закон.

Эвакуация раненых — одна из самых тяжелых и ответственных задач начальника госпиталя. У нас недоставало санитарного транспорта и чаще всего приходилось использовать попутный. Делалось это так: на перекрестке шоссе стоял старший лейтенант — начальник административно-хозяйственной части. Он останавливал машины, идущие в тыл, и уговаривал их взять с собой раненых. Одни шоферы сразу же соглашались, другие отказывались наотрез, ссылаясь на срочное задание. Нередко на подмогу лейтенанту приходилось идти комиссару. Так или иначе, а раненых мы эвакуировали.

Через четыре-пять дней на нашем участке фронта наступило затишье. В палате госпитального взвода остались только тяжелораненые, нетранспортабельные.

Пользуясь короткой передышкой, мы отправляли всех, кого можно, отдыхать. А начальник госпиталя, комиссар и я собирались, чтобы обсудить свои дела. Главное, что беспокоило, — это несвоевременная доставка раненых из полковых медицинских пунктов. Комиссар уже доложил об этом в политотдел дивизии. Там пообещали принять меры… Но тут поступил приказ начальника ПЭПа Меве «свернуться», а раненых передать сменяющему нас госпиталю.

Собрались мы в течение двух часов. Взяли с собой медицинское оборудование, хирургический инструментарий, оснащение операционно-перевязочного взвода и походную кухню. Свои палатки оставили госпиталю, а от них получили взамен новые. Наш путь лежал опять на Москву, где формировался эшелон с имуществом трех госпиталей.