Брайан Дир - Доктор, который одурачил весь мир. Наука, обман и война с вакцинами

«Кумб», как называли его местные жители, находился в суровом районе. Расположенный к востоку от Holies Street и к северу от Liffey , это был один из трех родильных домов ирландской столицы. Никак не центр молекулярной биологии. Здание, окруженное тонкостенными домиками с террасами и общественными жилыми домами, не было похоже на место, где хотелось бы прогуливаться ночью, а тем более разгадывать научные загадки.

– Поверь, это совсем не дублинский Great Ormond Street , – говорит мне друг, чей брат родился в Кумбе и хорошо знал окрестности. – В последнее время они немного облагородили район, так что это уже не такое дерьмовое место, как раньше. Но все равно, тут ужасно.

Тем не менее именно здесь в XXI веке возродился страх перед вакцинами. После статьи в Lancet о двенадцати детях заветный аппарат О’Лири («в тысячу раз более чувствительный») был столь же неотъемлемой частью иска Барра, как любая акушерка в процессе родов.

Делегацию гостей возглавляла Джиллиан Адеронке Дада. Она была одновременно и юристом, и врачом. Женщине было 40 лет, по отзывам она была «уверенная в себе» и «вдохновляющая», работала в крупной фирме, которая ранее участвовала в испытаниях АКДС. В тот день она представляла три компании-производителя вакцин: SmithKline Beecham, Aventis Pasteur и Merck .

Коллективный иск был мертв. Но нашлись те, кто пытался его реанимировать и воскресить чередой безнадежных обращений. Вдохновленные слушаниями Дэна Бертона в Конгрессе, нескончаемыми цитатами британских СМИ в листовках Ленни Шафера и появлением Уэйкфилда на канале CBS в программе «60 минут», тысячи родителей соглашались поучаствовать в еще более крупном судебном процессе.

Здесь история усложняется, поскольку я вынужден перевести дело Уэйкфилда, Барра, Кирстен Лимб и Мисс номер Два в молекулярную плоскость. Как я узнал позже, это оказалось самой большой проблемой – освоить все те бесконечные теории, за которыми скрывались реальные люди и конкретные факты.

Итак, пока я продвигался со своим расследованием в Лондоне, в приемной Кумба вместе с Дада сидели два ведущих биомедицинских детектива. Одним из них был Малькольм Гивер, руководитель отдела молекулярной диагностики в лабораториях общественного здравоохранения в Манчестере. Другой, Стивен Бастин, лектор (а затем и профессор) по молекулярным наукам в лондонской медицинской школе Queen Mary . Оба были специалистами в области ПЦР и годами работали с тем же оборудованием, что и О’Лири, ABI Prism 7700 .

По сравнению с более поздними устройствами для амплификации ДНК, 7700 был тяжелым металлическим чудовищем. Хотя его ширина составляла всего 94 сантиметра, он весил 130 килограммов (вместе с подключенным компьютером Apple). Его передняя часть была скошена над рядом вентиляционных решеток, которые проходили почти по всей длине аппарата. Правый передний угол представлял собой пластмассовое поднимающееся окошко, за которым под теплоустойчивой крышкой проходили сами реакции. Инструкции производителя были элементарными. У меня были стиральные машины с документами посложнее. Работники О’Лири поднимали окошко и крышку, открывая «тарелку» из 96 крошечных лунок, покоящихся на нагревательном «блоке». В них они вставляли «ряды» запечатанных пластиковых пробирок, содержащих ткань кишечника, кровь или спинномозговую жидкость в растворе специальных химических реагентов. Вокруг помещались различные контрольные пробирки: отрицательные, содержащие, например, дистиллированную воду, и положительные, с вирусом кори.

После запуска компьютера начиналась автоматическая молекулярная амплификация. Если в пробирках содержалось то, что надеялся найти О’Лири (нити РНК вируса кори), машина преобразовывала их сначала в одиночные комплементарные нити ДНК, а затем и в полные двойные спирали. При быстром нагревании пробирки они распадались, после чего фермент, называемый «Taq-полимеразой», запускал самое настоящее чудо. Taq достраивал двойную спираль к каждой нити из отдельных нуклеотидов – аденина, тимина, цитозина и гуанина, или A, T, C и G. Затем аппарат охлаждал пробирки, далее подсчитывались двойные спирали, только теперь их становилось вдвое больше. Таким образом, каждая отдельная цепь РНК становилось одной, а затем и двумя комплементарными цепями ДНК. С каждым циклом их количество экспоненциально удваивалось, пока не образовывались миллиарды копий.

Каждая пробирка оценивалась с помощью лазера, 7700 подсчитывал циклы и графически отображал, сколько цепей присутствовало в каждом цикле (если они были). Таким образом, можно было вычислить, сколько РНК было в пробирке с самого начала. Быстро. Легко. Персоналу лаборатории нравилось так думать. Но здесь были и подводные камни. Хотя компания Carmel планировала рекламировать инвесторам, что аппарат 7700 будет диагностировать как болезнь Крона, так и «аутистический энтероколит», ее производитель не считал, что такое использование было бы правильным. В руководствах по эксплуатации, технических руководствах и брошюрах выделено жирным шрифтом:

Только для исследований.

Не использовать в диагностических процедурах.

Одна из причин такой рекомендации заключается в том, что если при работе с такими чувствительными молекулярными технологиями что-то может пойти не так, то в клинической практике, при работе с потоком материала, это обязательно случится. Несмотря на то что после загрузки пробирок вы получаете результат, преобразованный Apple из цифрового потока в линейные графики, все не так просто. За всеми приспособлениями скрываются хрупкие биологические реакции, требующие со стороны исследователей, скорее, творческого подхода и креативности, чем технических навыков.

За этим и приехали Дада и два ее детектива. Они прибыли оценить подход. Каждый запуск аппарата регистрировался, и сам процесс полностью записывался в цифровом виде и мог быть изъят для иска. О’Лири предоставил суду «отчеты об экспериментах», в которых приводились результаты анализа образцов из Royal Free . Но Apple зарегистрировала гораздо больше, чем было необходимо фармацевтическим компаниям. Очень большой объем данных – около 4 тысяч продвижений каждой пробирки.

Гивер, мужчина 46 лет, с черными волосами и массивной челюстью привлекал внимание не только своей внешностью. У него была степень кандидата наук в области молекулярной вирусологии, а его лаборатория одной из первых получила тот самый 7700. Результаты своей проверки он изложил на 49 страницах анализа. Он утверждал, что там использовались «совершенно неуместные» и «совершенно ненадежные» методы, а еще были упомянуто «отсутствие надлежащих суждений», «неадекватный контроль» и «ложноположительные срабатывания» аппарата. Да, за его профессиональное мнение заплатила Big Pharma . Но он был не одинок в своей критике. Второй анализ был проведен голландским консультантом Бертусом Рима, профессором молекулярной биологии Queen’s University в Северной Ирландии. Он тридцать лет изучал корь. Третью проверку осуществил профессор вирусологии Питер Симмондс из Эдинбурга, Шотландия, который в последнее десятилетие слыл самым цитируемым микробиологом Великобритании.