Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Мы провели всего лишь немногим более недели тихого счастливого отдыха у сестёр. Упорной работой Вера, которой было уже около 80 лет, преодолевала все трудности и трогательно создавала уют для Сони и радушный приём для нас. Вера была в курсе всех нужд, всех мелочей и условий жизни окружающих остёрских «простых» людей. Я с интересом знакомился с новой жизнью когда-то захолустного уездного городка.

Вскоре после приезда я с сыном предпринял путешествие по хорошо мне известной со времён детства дороге от Остра до Козельца (около 16 км). По её сторонам мы видели несколько вновь насаженных колхозных садов. Но на том месте, где когда-то был наш, примыкавший к дороге сад, обсаженный густым рядом белых акаций, где стоял дом, сарай, клуня, где была аллея из пирамидальных тополей, пруд — одним словом, где были «Попенки», и где похоронена была так неустанно, от рассвета до поздней ночи работавшая моя мать, где был затем похоронен и мой отец, — там было совершенно голое пустовавшее поле (толока), поросшее мелкой сорной травой. Только оставшийся колодец напоминал о когда-то бывшем здесь жилье. В то время (1936 г.) незадолго зародившийся в этом месте колхоз ещё не окреп настолько, чтобы перейти к рациональному сельскому хозяйству — освоению прежних усадебных земель. С ноющей болью обошёл я вдоль и поперёк ту земельную площадь, с которой было связано у меня столько воспоминаний, и на которой не осталось никаких следов прежней, безвозвратно канувшей в прошлое жизни.

Мы прошли затем пять километров по этому же Остёрскому шляху до Козельца. Там я посмотрел собор постройки елизаветинского периода и подле него почтовую контору, где когда-то во времена русско-турецкой войны 1878 г. я с жадным нетерпением получал «Сын Отечества» и «Голос», чтобы вычитать вести о ходе войны. Прошёлся и по уцелевшей улице до «гребли» (плотины), по которой ходили мы в городскую школу. Зашёл в один из домов, где жила переселившаяся из Борок бойкая когда-то Варя Закревская [287] Представительница семьи графов Закревских, в одном из поместий которых в Борках служил когда-то управляющим отец Захария Григорьевича — Григорий Андреевич Френкель. Как свидетельствуют документы Киевского охранного отделения, в 1904 г. дочь помещицы Закревской Вера и её муж Сорокин имели тесные связи с Киевским комитетом РСДРП, одним из руководителей которого был старший брат Захария Григорьевича — Яков Григорьевич, и участвовали в распространении нелегальной марксистской литературы, а в усадьбе в Борках была явочная квартира (см.: ГАРФ. ДП. Ф. 102. Дел-во О. О., 1904. Оп. 232. Д. 5. Ч. 3. Л. А. Л, 83). , оказавшаяся теперь старой обездоленной одинокой вдовой.

На этом закончилась моя экскурсия в давно умершее, ушедшее в царство теней, прошлое, обратившееся в umbra et humus (в тень и прах) по Горацию; в то прошлое, которому никакая фантазия и никакое поэтическое вдохновение не вернёт живой крови жизни.

Авксентий Васильевич Корчак-Чепурковский, как он и обещал, приехал с одним из своих близких товарищей по Украинской Академии наук. Мы провели вместе целый день в Остре, ходили перед обедом купаться в Десне, катались на лодке, гуляли по задесненским заливным лугам с такими характерными разбросанно высящимися на этих лугах «осокорями» (яворами). В Остре в то время отдыхал на даче тогдашний президент Украинской Академии наук Александр Александрович Богомолец [288] Богомолец Александр Александрович (1881–1946) — патолого-физиолог, академик. С 1932 президент АН УССР. С 1942 вице-президент АН СССР. . Корчак-Чепурковский не оставлял мысли перетянуть меня из Ленинграда в Киев, о чём говорил со мною и несколько раз писал также и Д. К. Заболотный. Но я отвечал на это категорическим отказом.

Для того чтобы повидаться со мною, приехал в Остёр к сёстрам брат мой Сергей. Как в далёкие годы детства, мы каждый день ходили купаться в реке Остре, но теперь мы уже были не 7–15-летние мальчики, а всего уже навидавшиеся и испытавшие в жизни, но ещё полные сил и неутомимого желания работать люди, приближавшиеся к 70-летнему возрасту (мне шёл уже 67-й год, а Серёже — 69-й). С трогательной привязанностью и любовью относился Серёжа к сёстрам, особенно было о чём вспоминать нам с Верой, которая в годы нашей учёбы в Козельце заменяла нам нашу мать.

После 1936 г. я больше уже не виделся с Серёжей, и до меня мало доходило вестей о последних годах его жизни. Только в 1955 г., в связи с моим 85-летием, я получил письмо от старшей из внучек Сергея, в котором она писала:

«Уважаемый Захар Григорьевич! Вы, вероятно, не помните девочку, которую Вам приходилось видеть более двадцати пяти лет тому назад, когда Вы приезжали в Харьков и гостили у Вашего брата в Высоком посёлке. С тех пор прошло много перемен. Тогдашняя маленькая девочка уже сама имеет 2-х девочек, закончила медицинский институт и работает коммунальным санитарным врачом, занимается планировкой населённых мест и охраной атмосферного воздуха в Харьковской области. Этой девочкой была я.

Может быть Вам, имеющему позади большой путь врача, учёного, деятеля санитарно-гигиенического дела, будет приятно получить приветствие от молодого врача, только недавно вступившего на этот путь.

Сообщаю Вам о последних годах жизни моего дедушки и бабушки и об их семье. Последний раз Вы видели брата в 1936 году — за 4 года до его смерти. Последние годы он всё время болел. Ему нужно было закончить операцию, связанную с удалением простаты. Первый этап этой операции он сделал, но от последующих этапов категорически отказался. Очень боялся операции. Разрастание простаты и послужило причиной постепенного угасания организма, в конце концов, приведшее к тяжёлой уремии.

Последний год жизни его был омрачён ещё тем, что он почти полностью потерял зрение (катаракта), даже увеличительное стекло, кроме очков, с помощью которого он пытался читать, не помогало ему, это подкосило его морально.

У него появилось какое-то безразличие ко всему, так несвойственное его глубокой натуре, необыкновенно большой душе, пытливому уму натуралиста. Мне легко писать Вам так о нём. Только тот, кто не знал его близко, счёл бы, может быть, мои слова за идеализацию и высказывание не беспристрастно, но Вы ведь знали его больше меня, ближе знали его внутренний мир, и у Вас эти слова найдут отклик. Для меня и прежде, и теперь облики дедушки и бабушки являются идеалом лучшего; и впоследствии людей, подобных им, я уже не встречала.

Но буду продолжать. Единственное, что несколько развлекало деда — это радио. Он слушал радиопередачи сначала сидя у письменного стола, а затем лёжа в постели, причём до последнего дня он был уверен, что войны не может быть. Умер он 17 апреля 1940 г. — 72 лет.

Лидия Борковская».