Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Днём пришёл врач отделения Спиваков и быстро устроил мне выписку из госпиталя. Я написал и подал проф. Фридлянду записку о желательности скорейшего созыва конференции по благоустройству и подсобному хозяйству при госпиталях и больницах. Обратно домой — на «Полоску». После обеда и ужина отправился с чемоданчиком пешком через Кирочную, Литейный, далее через почти разведённый мост, сначала до Боткинской ул., потом до Ломанского пер., потом до Батениной ул. Здесь вследствие какой-то аварии стояли все трамваи. Часа два отдыхал в стоявшем вагоне. Наслушался бесчисленного количества душу леденящих рассказов о смерти от голода отцов, матерей, детей, о воровстве продуктов и карточек, о выбрасывании в ближайшие дворы тел отца и матери, о голоде, и опять о голоде, об эвакуации и наживании вещей… Дотащился на «Полоску» только в одиннадцатом часу. Одна нога отказывалась действовать. Болят плечи. Весь в поту. Женщины трёх поколений выглядят лучше, чем я опасался. Хуже других Зиночка. Сильно выросла за месяц Любочка. С большим аппетитом и до полного насыщения поел первомайские выдачи.

4 мая. Впервые совершенно ясно дошло до моего сознания, что острое враждебное отношение ко мне и ко всем людям у Любови Карповны — непроизвольно, лежит вне её воли и на него нельзя реагировать, а нужно — не замечать.

11 мая. Проявляю ровное, спокойное, благожелательное отношение к Любови Карповне, но сам являюсь предметом непрерывных выпадов, попрёков невесть за что, с её стороны. Какое-то ничем не вызванное, немотивированное озлобление против меня, по-видимому, болезненное [318].

16 мая. Всю ночь и раннее утро непрерывная канонада. Дрожат окна. Слышны залпы с нашей стороны и разрывы снарядов, Не оставляют меня в покое вчерашние разговоры об антропофагии, как о бытовом явлении. Едят детей, матери боятся выпускать их одних на улицу. Воздушная тревога задержала отъезд в Институт…

17 мая. С 5 час. утра — целый день с перерывами на приёмы пищи занят был уборкой сада и двора. Убрал веранду. Дотащил и приставил лестницу ко входу на веранду. Подсыпал и покрыл песком дорогу за домом и вокруг колодца. И за всю работу по уборке, подметанию и пр. — непрерывные упрёки и недовольство.

В 12 часов ночи до 1.30 — воздушная тревога с невероятно интенсивной работой зенитной защиты.

24 мая. Рассказы об антропофагии. Для измерения ужасов нет никаких масштабов, так же как нет никаких масштабов для степени озверения немецких бандитов гитлеровской своры. Как непрочна культурная оболочка людей! Самые жестокие, кровожадные звери — тигры и шакалы — кроткие овцы по сравнению с массовым «человеком» из фашистских оккупантов.

5 июня. Целый день на «Полоске» один. Изготовил себе обед из ревеня и берёзового сока. Ходил (с М. А. Оранской) на ст. Удельная, но и там рассады отдельным лицам не продают. По пути впервые посмотрел (снаружи) новую баню, школу, ясли и детсад. Капитальные, каменные, солидные, даже богатые здания. Какое бедствие и горе, что гитлеровская бандитская война прервала наше культурное строительство. Среди мелких деревянных домиков и дач на Удельной — каменные крупные постройки бани, детского очага, школы производят очень большое впечатление.

7 июня. Получены письма от Лёли, Котика, Лидиньки. Трудно удержаться от слёз и волнения. Как искренне болеет за нас непрестанно Лёля, и как деятельно хочется ей помочь нам.

8 июня. С 6 утра — вскопал на поле орош[ения] две грядки. В 1 час дня ходил в совхоз по Ланскому шоссе (у Нов[ой] Деревни) за рассадой (получить по накладной 50 (!), только пятьдесят штук рассады капусты. Проходил более трёх часов, был в двух совхозах, предъявлял договора, накладные, удостоверения, справки — всё впустую: без директора отпустить рассаду не решаются, а директор ушёл на оздоровительное питание. Картина безнадёжного омертвления дела, опутывания его паутиной бюрократизма. Вот во что обращают тупые исполнители живую мысль об организации помощи огородничеству рабочих и служащих, — это мёртвая петля из бухгалтеров, контролёров, директоров, контор, управлений и пр., затягиваемая наглухо на ростках дела.

22 июня. С 9 июня по сегодняшний день — от 10 до 12 часов в день копал грядки, полол, засаживал, убирал сад и огород. Делал тщетные попытки достать рассаду путями, доступными в обычном порядке советским гражданам. Напрасно. Рассады заготовлено — миллионы, но получить нельзя. По «блату» получил через Як[ова] Захаровича Матусевича по 100 штук капусты и брюквы. Посадил на полях орошения. Кроме того, 200 штук [достал] через дачников. Опять зря ходил в Удельную (достал только 65 штук брюквы). Приходится рассаживать прорываемую свёклу и пр.

23–30 июня. 23, во вторник, и 26, в пятницу, — был в инфекционной больнице им. Карла Либкнехта. Вид с Выборгской стороны на Смольный, на берег Невы, на прибрежную часть города — напоминает мирные картинки Костромы. В мучительно тревожное настроение вливается за порогом сознания некоторая успокоенность.

24 (в среду) и 27 (в субботу) — был во 2-м ЛМИ. Отдал в работу (для снятия копии) мои графики к работе о ранней детской смертности. Составлял их в феврале-марте, в условиях особенно тяжёлых последствий голодания, и с большим удовлетворением вижу, что на усидчивости и качестве интеллектуальной работы это не оставляло следов. Только на неспособности ходить были ясны и ярко выражены влияния крайнего истощения, но не на умственной работе. Даже, наоборот, переживалось особое возбуждение мысли, напряжённые размышления в бессонные ночи. Всё время работал с 5 утра до 11 часов вечера (с перерывами) на огороде. Рассады так и не достал никакой. После двух-трёх жарких дней (температура на солнце +45–50 градусов и более) помидоры взошли самосейные из семян в фекалиях в одной из борозд поля орошения. Начал их высадку. Рассаживаю всё время свёклу, репу и турнепс. Пересаживал самосейный картофель. Осталось из 20 незасаженных, приготовленных мною грядок теперь (30 июня) только — 5. Всего грядок мною вскопано, разрыхлено, удобрено около 70, из них засеяны мною: репой и турнепсом — 9, свёклой — 8, морковью — 4, картофелем (обрезками и высадками) — 8, капустой и брюквой — 10.

10 августа. Утром — 5 часов работал в огороде. Приготовил репу для Зиночки. Прорвал и рассадил репу и турнепс на первой половине грядок у калитки. Был позван Любовью Карповной пить чай, во время чая подвергся оскорблениям, причём было повторено в качестве брани, что я эксплуататор. Это даже и для патологической озлобленности переходит все пределы. Я ответил, что Л[юбовь] К[арповна] должна взять это ругательство обратно… Всё это при молчаливом отношении со стороны Зиночки и Л[юбови] В[адимовны]. Я ушёл, оскорблённый, униженный, молча. Подумать только — всегда стремлюсь и фактически выполняю все самые трудные, самые грязные работы (уборка фекалий, уход за полем орошения, колка и носка дров, вскопал все без изъятия грядки, унавозил их и пр. и пр.). Я каждый день на тяжёлой работе до пота и усталости с 4–5 час. утра до 8–9 вечера, когда все ещё спят, а вечером ложусь последний. На протяжении всей совместной жизни с этой женщиной я, покорный судьбе и раз сделанному выбору, отдаю весь свой заработок в её распоряжение, подчиняюсь всем, иногда большим для меня трудностям. Мягкость моего характера повела к тому, что она внушила и дочерям бессмысленную идею, что она владелица дома и участка, купленного и устроенного общими трудами. Терпеливо переношу все унижения, всю унизительную опеку по моему мягкотелому жалению, именно жалению. Но взамен — всё возрастающая несправедливость ко мне и всё растущая несдержанность. ‹…› В конце концов — неизбежно искать выхода из этого невыносимого, недостойного для меня положения.