Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

10 октября. Полдня ожидал возможности сесть в № 20, потом поехал в Озерки (своеобразная картина осени и разрушения, чудесный ландшафт) и только к 16 часам добрался до Финляндского вокзала. Домой попал наполовину пешком (аварии трамвая), измученный, усталый. Дома — безжалостно холодная атмосфера. На душе беспросветно серо. Сыро, холодно…

11 октября. Пока недостаточно светло утром — возился с колкой дров и заготовкой в сарае растопок.

29 октября. Один, как перст, на «Полоске». Холодно. Часа два отняла готовка из овощей и тушёнки супа с добавкой рябины, свёклы и нескольких сухарей. Насытился. А дела столько, что если бы была не одна, а две головы, и не две — десять рук, а часов, пока светло, не 5 (c 11 до 16.15), а вдвое больше — всё равно всего не переделать, самоугрызение.

В 18 ч[асов] прошёл через «городок бараков» на Лахт[инской] ул. (по пути за хлебом). Сплошное разрушение на топливо для в[оинской] части. Для скорейшего разрушения — механизация, вороты, стальные тросы. Остался лес стояков. Жутко смотреть.

2 ноября. С 15 до 17.30 — состоялось заседание Гигиенического об[щест] ва. Моё вступительное слово посвящено было памяти умерших с конца 1941 г. членов О-ва (К. О. Шашев, С. И. Перкаль, А. А. Ашахмин, А. А. Садов, проф. Волжинский) Добавлены сведения о смерти проф. 1-го и 2-го медицинских институтов Полякова; какие-то глухие, тревожные слухи о В. А. Углове. Затем минут 45 мой доклад на тему о демографической проблеме, порождаемой войной, и доклад Е. Э. Бена «Итоги лечебно-профилактической деятельности Ленинградского] здравотд[ела] за год войны». Присутствовали всего 20 лиц, но кроме Бена — это всё более или менее новые для Гигиен[ического] об[щест]ва люди и привычных участников наших заседаний не было. Одни, видно, находятся на фронтах, а многих нет уже в живых. Вышел после заседания с Евс[еем] Эм[ануиловичем] Беном. Он незлобивый, дружелюбный, милый человек. Свою душевную мягкость старается прикрывать иронией и шуткой. Настойчиво убеждал меня взять у него полкилограмма хлеба, так как по пути он в лавке взял на два дня 1 килограмм.

Огорчает меня безнадёжное отсутствие душевной чуткости, раздражённость Любочки. С нею связывались у меня надежды на развитие её природной одарённости не в сторону банального эгоистического переживания, а в направлении чуткости к людям, тонкости и отзывчивости на их запросы. С 1 часа ночи до утра мучительное томление. Угнетает отсутствие света. Перебрал мысленно все возможности на ближайшие месяцы. Прихожу к тяжёлому заключению о трагически неизбежном конце. Никаких шансов пережить шесть месяцев холода, голода, темноты, беспросветности, пустоты вокруг [320].

3 ноября. Преследует и гнетёт чувство голода и ещё больше — всё нарастающий страх перед голодом.

7 ноября. Утром, при изрядном морозе (до 12 градусов) обычная работа по разыскиванию топлива. Со страхом смотрю на ничтожное количество дров (хватит на 2–2½ месяца при самом бережливом расходовании, а как дальше?). Во второй половине дня пришли Любовь Карповна и Любочка, переутомлённые, переудручённые тяжестью обстановки… Вечером — воздушная тревога.

9 ноября. В 12 часов собрался, чтобы попасть в город для переговоров о возможном издании книги о старости с Лавкой писателей. Воздушная тревога прервала путь. Прошёл пешком через Английский проспект к Ланской; здесь пошли трамваи. Доехал до Нейшлотского, опять воздушная тревога. Пешком до Финляндского вокзала. Ожидал на морозе часа два до конца тревоги. Впадал в отчаяние. Ни назад, ни вперёд. Только в 16 часов пошли трамваи. Доехал на № 30. Воспрянул духом от тёплого приёма в больнице им. Либкнехта [321]. Домой добрался удачно, без воздушной тревоги. К моему изумлению — на «Полоску» вернулись все женщины 3-х поколений. Радость встречи, омрачающаяся раздражённостью.

10 ноября. Целый день на «Полоске», при наличии всего её населения. С натугой, преодолевая отвращение, писал весь день начало годового отчёта по кафедре 2-го ЛМИ.

11 ноября. Воздушная тревога с 9 часов утра продолжается вот уже 4 часа. Трамваи и вся деловая жизнь стоит. Даже лавки не торгуют во время тревоги. Какая бессмыслица. Только безнадёжной тупостью или злостным вредительством может быть объяснено это самоистязание, которому подвергает себя город при воздушной тревоге. Зачем останавливать трамваи? Зачем публику заставляют часами находиться в безделье в подъездах? Почему автотранспорт может продолжать двигаться, а трамваи должны стоять? Никакого рационального ответа не придумать.

12 ноября. Опять воздушные тревоги помешали своевременному отъезду. Пешком прошёл всю набережную от Финляндского вокзала. Начинает [набережная] разрушаться от размыва. Никто никакого внимания. На заметку для Ленсовета: укрепление набережных. На Неве ледостав, но буксир пробивает лёд. Тишина в перерывы между канонадой. Безлюдье полное. От Илика успокаивающее о его здоровье и благополучии письмо и телеграмма. Домой добрался в полной темноте к 8 часам. В пути попал в яму с водой. Здания разобраны, а вода не заглушена. Водопроводная станция гонит воду и тратит топливо и ток впустую. На улице с боков целые ледники замерзающей воды. Как будто бы открывается, наконец, 2-й фронт.

22 ноября. Весь день на «Полоске», обычная нагрузка. Получил телеграфный запрос из ГИДУВа о доставке в понедельник списка трудов, автобиографии и заполненной анкеты. Эту анкету заполнял я уже раз двадцать. Каждый раз не меньше 10 часов. Кто были мои отцы и праотцы и пр.

25 ноября. Воздушная тревога помешала попасть в Институт здравоохранения. После мучительного ожидания трамвая, а затем изруганный и помятый в нём осатаневшими от злого голодного лая женщинами, всё же добрался.

27 ноября. Окна сотрясаются от канонады, Но это, кажется, наши посылают тяжёлые снаряды «к ним», а не «они» к нам. Два раза за короткий день воздушная тревога. В 5 часов уже темно. Света нет. Погружаюсь на 15 часов в абсолютную темноту. В доме — только мыши, крысы, курица и я. Вынужденное отупляющее безделье в темноте. Томительное ожидание рассвета. Придёт ли он, этот рассвет, или я его не дождусь? Лазал под дом. Там темно абсолютно. Щелей нигде не видно. Отеплил хорошо. Овощи целы.

28 ноября. Утром — совершенно один на «Полоске». Три часа упорной работы за дворника и за одну прислугу. На дворе метель. Берёт сомнение, ходят ли трамваи. С обычными трамвайными мучениями, изруганный злыми женщинами, всё же на № 18, пешком и на № 19 добрался до 2-го ЛМИ. Передал Т. С. Соболевой мои вставки к отчёту и текст одного дополнения для вставки цифр. Продовольственной карточки ещё нет. По пути во 2-й ЛМИ в трамвае виделся с Зиночкой. В давке и безумной тесноте не сразу узнал, но услышал её голос. Радостное волнение. Успели только перекинуться несколькими словами… Пешком до № 12. Через Охтинский мост трамвай не ходит. Вид на Неву с её взъерошенными ледяными торосами и пробивающимися, как в арктическом море, пароходами. Прошёл пешком до остановки на Охте № 10.