Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Но вскоре он выезжает из города, глядит на засыпанные снегом поля и начинает радоваться. Все светские хлопоты, занимавшие его ум, растаяли. «Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались от него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал он к Кавказу, тем отраднее становилось ему на душе». Наконец он видит горы «с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба». Началась его новая жизнь.

В «Войне и мире» Пьер совершает необдуманные фальстарты — например, когда отказывается от своего фальшивого существования в качестве юного богатого аристократа ради не менее фальшивого прибежища в виде масонства. Но по-настоящему очистительная дорога начинается, когда в числе других пленных его ведут из обугленных руин Москвы, во время тяжкого перехода через подмерзлые равнины. Подобно Достоевскому, Пьеру пришлось пережить минуты перед казнью и внезапную отмену приговора. Но та «пружина, на которой все держалось и представлялось живым» была выдернута, и «уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога». Однако несколько минут спустя он знакомится с Платоном Каратаевым, «человеком природы». Каратаев угощает его печеной картошкой. Обыденный, непринужденный поступок; но именно он знаменует начало Пьерова паломничества, его мучительного принятия судьбы. Как подчеркивает Толстой, сила Каратаева — в его покорности жизни даже во вред себе: отрастив бороду (символ, нагруженный библейскими ассоциациями), «видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу». Так он становится для Пьера «вечным олицетворением духа простоты и правды», новым Вергилием, ведущим его из кромешного ада сожженного города.

По Толстому, великий пожар разрушил барьеры между Москвой и чистым полем. Пьер видит «морозную росу на пыльной траве… холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег»; он слышит звуки галок и ощущает «новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни». Более того, это чувство возрастает по мере того, как увеличиваются физические трудности его положения. Как впоследствии замечает Наташа, Пьер вышел из плена «точно из бани… морально из бани». Очищенный от былых пороков, Пьер открывает для себя фундаментальную толстовскую догму: «Пока есть жизнь, есть и счастье».

Первая часть Эпилога подтверждает знак равенства между жизнью в деревне и «правильной жизнью». При одном из наших последних мимолетных визитов в Лысые Горы мы видим, как дети графини Марьи, играя, «на стульях» едут в Москву, и эта деталь — непринужденный ироничный штрих.

В «Анне Карениной» контраст между городом и селом выступает — что вполне естественно — осью, вокруг которой вращается этика и структура романа. Все спасение Левина предвосхищено его прибытием в деревню после отказа Кити:

«Но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется и стыд и недовольство собой проходят».

В деревне даже отношения между Анной и Вронским, над которыми к тому времени уже нависло ощущение конца, принимают идиллическую и освященную форму. Ни в одном другом романе (кроме разве что «Белого павлина» Лоуренса) язык не приближается столь плотно к чувственным реалиям фермерской жизни — к сладкому запаху коровника в морозную ночь или к шуршанию лисы в высокой траве.

В «Воскресении» Толстой-проповедник и учитель совершает насилие над Толстым-художником. Чувство баланса в композиции, которое прежде контролировало творческий процесс, принесено в жертву настойчивой риторике. В этом романе сравнение двух образов жизни и тема паломнического пути от фальши к спасению изложены с неприкрытостью памфлета. Тем не менее, «Воскресение» знаменует собой окончательную реализацию мотивов, заявленных Толстым в ранних рассказах. Нехлюдов — это тот самый князь Нехлюдов из незавершенного «Утра помещика». Между этими двумя произведениями лежит тридцать семь лет размышлений и творчества; но в том рассказе уже узнаваемы многие элементы последнего романа. Кроме того, Нехлюдов выступает главным героем странного рассказа «Люцерн», написанного Толстым в 1857 году. Этот персонаж, по всей видимости, служил писателю чем-то вроде автопортрета, чьи черты он мог видоизменять по мере углубления собственного опыта.

Более того, в «Воскресении» прекрасно изображено возвращение к земле как коррелят возрождения души. Прежде чем отправиться за Катюшей Масловой в Сибирь, Нехлюдов решает навестить свои владения и продать поместье крестьянам. Его измученные чувства внезапно оживают; он вновь видит себя таким, каким он был до «падения». В речке поблескивает солнце, водит носом жеребенок, и вся пасторальная сцена заставляет Нехлюдова полностью осознать, что мораль городской жизни основана на несправедливости. Ибо с точки зрения толстовской диалектики, сельская жизнь исцеляет дух человека не только своими безмятежными красотами, но и тем, что она открывает ему глаза на присущие классовому обществу пошлость и эксплуатацию. Это четко проявляется в черновиках к «Воскресению»:

«В городе не видно, почему работает на меня портной, извозчик, булочник, но в деревне ясно, почему поденные идут чистить дорожки в сад, убирают хлеб или луга, половину сработанного отдавая землевладельцу».

Земля пробуждает толстовского героя и служит ему вознаграждением.

Я остановился на этом вопросе относительно подробно, поскольку трудно переоценить его важность в понимании Толстого и нашей общей темы. Противопоставление городского сельскому охватывает основные элементы конструкции и замысла толстовских романов, оно же лежит в основе его неповторимого стиля. Кроме того, оно связывает в единое целое литературные, моралистические и религиозные аспекты толстовского гения. Дилеммы, с которыми сталкивается Нехлюдов 1852 года, занимают и князя Андрея, и Пьера, и Левина, и Ивана Ильича и рассказчика из «Крейцеровой сонаты». Вопрос, вынесенный Толстым в заголовок одной из его статей, остается неизменным: «Что же делать?» Можно сказать, что портрет в конце концов одолел художника и вцепился ему в душу; Нехлюдов отказался от своей мирской собственности и отправился в последнее паломничество под личиной Толстого.