Елена Капинос - Поэзия Приморских Альп. Рассказы И. А. Бунина 1920-х годов

Русский город, где оказался герой «Позднего часа», – мифопоэтическое пространство, несущее в себе прозрачную символику. В город ведет мост через реку, и это, конечно же, мост, перекинутый между двумя мирами. Город начинается у собора и заканчивается кладбищем, и дорога между этими двумя точками сакрализованного пространства может символически обозначать и жизнь самого героя, и историю города, как и всей страны в целом. Река с каменным мостом через нее, собор, церковь Михаила Архангела, пожарная каланча, гимназия и рынок, кладбище на окраине есть едва ли не в каждом старом русском городе. В тексте ни город, ни река не названы, это особенно ощутимо на фоне поименованных Парижа и Сены, и придает нереальность и обобщенность русскому пространству. Как для Бунина, так и для многих других писателей подобный способ художественного обобщения не заключает в себе ничего необычного (к примеру, Город в «Белой гвардии» Булгакова, списанный с Киева, но не названный), однако у Бунина этот прием имеет свою специфику.

Ландшафтное, топографическое чувство Бунина настолько точно, что каким бы обобщенным ни было описание, в нем все равно опознается город его юности, Елец. Это вовсе не обязательно для понимания рассказа, как не обязательна вообще любая связь с реалиями в художественном тексте, однако здесь узнавание добавляет в рассказ пронзительную лирическую ноту. Елец опознается по прямой главной улице, начинающейся за рекой и ведущей от собора (в реальности – Вознесенский собор, построенный в конце XIX в.) к старому кладбищу (во времена Бунина улица называлась Орловской, сейчас – Коммунаров); узнаваема пожарная каланча на ней; чуть в стороне, на Успенской (ныне Советская) – старое каменное здание мужской гимназии, где учился Бунин [255], – все это сохранилось по сей день. На той же Успенской и на ее пересечении с Архангельской располагались торговые ряды, о которых говорится в рассказе: Скобяной, Мучной, Обжорный. Легко представить «реальный» маршрут героя «Позднего часа»: придерживаясь Орловской, он сворачивает на Успенскую, потом возвращается назад, к мужскому Троицкому монастырю на той же Орловской («На выезде, слева от шоссе, монастырь времен царя Алексея Михайловича» (7; 42)) [256]. Совпадают не только реалии, аналоги которых, конечно, могли быть в любом русском уездном городе, важна их последовательность, которая выдержана в соответствии именно с елецкой топографией, поэтому маршрут героя-рассказчика можно почти в каждой детали сверить по карте [257].

Из ранних произведений Бунина в связи с «Поздним часом» вспоминается еще один елецкий текст – рассказ «Над городом» (1900) [258], где неназванная церковь (в реальности – храм Покрова Пресвятой Богородицы) синекдохически замещает город:

…Теперь даже огромный купол церкви был наравне с нами, а под ним – разноцветные крыши города, сбегающего к реке, улицы и переулки между ними, грязные дворы, сады и пустоши (2; 201).

В «Позднем часе» Бунин прибегает к похожему замещению, но только картина дана в перспективе не сверху, а снизу – купол Архангельской церкви отражает пламя пожара. Горит «далеко, за рекой» (7; 38), но символически «сгорает» весь город: «Поздний час» посвящен исчезнувшим местам, оставшимся только в памяти и воображении. «Огнь пожирающий» составляет неотторжимую часть поэтического сознания Бунина, где всесокрушающая стихия вторгается в течение времени, в историю как знак Апокалипсиса:

Читаю Соловьева 〈…〉 походы друг на друга, беспрерывное сожжение городов, разорение их, «опустошение дотла» – вечные слова русской истории! – и пожары, пожары… [259] –

записывает Бунин в дневнике 4 апреля 1921 г. Учитывая бунинскую символику огня, нетрудно заключить, что пространственный и временной фон свидания героев на пожаре – это вся история России и человечества, вплоть до гибели страны и конца времен.

Сличение реалий с художественными образами – не главный и не единственный способ, позволяющий опознать Елец в «Позднем часе». Та же церковь Михаила Архангела, мужской монастырь, каменная гимназия, Вознесенский собор на Орловской, ведущей «вон из города», многократно описываются в «Жизни Арсеньева»:

…Гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышавшейся надо всем в таком величии, в такой роскоши, какие не снились римскому храму Святого Петра, и такой громадой, что уже никак не могла поразить меня впоследствии пирамида Хеопса (6; 11);

А потом – резкая и праздничная новизна гимназии: чистый каменный двор ее, сверкающие на солнце стекла и медные ручки входных дверей, чистота, простор… (6; 65);

А прямая, как стрела, Долгая улица, ведущая вон из города, к острогу и монастырю, тонет в пыли и слепящем блеске солнца, заходящего как раз в конце ее пролета 〈…〉 А в соборе звонят ко всенощной

〈…〉 Чем ближе собор, тем звучнее, тяжелее, гуще и торжественнее гул соборного колокола… (6; 67–68).

Я мысленно вижу, осматриваю город. На выезде, слева от шоссе, древний мужской монастырь… (6; 69)

Через повторы одних и тех же или очень схожих мотивов, через узнавание в одном тексте деталей другого проявляется природа бунинского лиризма. Как известно, репертуар лирических тем гораздо более ограничен, чем репертуар тем прозаических, повторяемостью мотивов бунинская проза напоминает стихи. Содержание стихотворных текстов устойчиво, стихи описывают одно и то же, но по-разному, так же устроена и бунинская проза: рассказы отражаются в романе, в автобиографических заметках, а между собой легко группируются в семантические гнезда, в несобранные автором циклы и т. д. «Поздний час» в цикле «Темные аллеи» звучит миниатюрной вариацией на темы «Жизни Арсеньева», рассказ повторяет сюжет романа в его вершинных точках: детство и юность героя в старинном уездном городе, ранняя смерть возлюбленной, эмиграция… Кстати, Бунин и в «Жизни Арсеньева» оставляет город своего детства без названия. Постоянно упоминая реальные и вымышленные Каменку, Батурино (в реальности Озёрки), Васильевское, Писарево (в реальности Измайловка), Орел, Ефремов, писатель как бы специально обходит Елец, а всё та же Орловская улица Ельца в «Арсеньеве» превращается в Долгую. В «Позднем часе» названия улиц – Старая, Монастырская [260] – тоже стилизованы, приближены к эпитетам. Абстракция топонимики поэтически возвышает образ конкретного места, а читатель получает возможность пройтись по вымышленному городу с настоящим, но скрытым именем.

Почему же связь с реалиями, «документальные» кадры повышают лиризм текста, а не прозаизируют, не конкретизируют его, как могло бы случиться? Во-первых, потому что связь эта неявная. Бунинские тексты моделируют очень зримые пространства, которые буквально «втягивают» читателя, заставляя его внимательно всматриваться в детали, мысленно представлять подробнейшие картины [261]. Сочетание конкретности, «документальности» с обобщенностью и неопределенностью заключает в себе выразительный художественный эффект. Во-вторых, похожие мотивы (в нашем случае «елецкие») в разных текстах подталкивают читателя к установлению, пусть зыбких, но все-таки параллелей, связей между текстами. В «Позднем часе» повествование ведется от лица вымышленного героя, но в «Жизни Арсеньева», с которой перекликается рассказ, те же мотивы автобиографичны, следовательно, и на героя «Позднего часа» ложится тень автобиографизма. Пространственные векторы настолько сильны, что они как бы устремляются за пределы текста, к реалиям, будто бы личность автора, его родные места, – это своеобразный «тайник», на который наводит художественный рассказ. Думается, не случайно, называя в художественных текстах имена разных городов, Бунин скрыл название того города, который был ближе всего к его имению, к его дому. Скрытое имя делает образ города еще более притягательным, биографический подтекст творчества Бунина еще более актуальным. Столь же пристальное внимание к личности автора характерно и для лирики, которая не повествует о конкретных событиях, концентрируясь на отвлеченных эмоциях, но при этом направляет интерес читателя к личности и биографии поэта.