Михаэль фон Альбрехт - Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования

Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.

Выбирая из неизмеримого количества образцов, оставляешь в стороне авторов учебной литературы, юристов, произведения, написанные на канцелярском языке и не имеющие литературной обработки письма, а прежде всего — христианскую литературу; все это области, заслуживающие отдельного разговора. Но в этих заранее наложенных границах мы стремились к многообразию: наряду с общеизвестными писателями восстановлены в правах и те, кого сегодня читают меньше; среди них — тот, кем парадоксальным образом пренебрегала и наука о языке, и наука о литературе, первый римский прозаик Катон, а также Гай Гракх — один из величайших ораторов Рима. Тот, кому кажется, что для Цицерона один философский текст и два отрывка из речей — слишком мало, может обратиться к моему подробному рассмотрению цицероновского языка и стиля в Realencyklopädie Pauly-Wissowa (Suppl. XIII) и в моей книге Cicero’s Style, Leiden 2003. В остальном же — при всех усилиях дать представительную подборку — любое решение в определенной степени субъективно; мы можем сказать вместе с Квинтилианом1 : Sunt et alii scriptores boni, sed nos genera degustamus, non bibliothecas excutimus.

У нас не было намерения создать полноценную замену истории литературы или без пропусков представить развитие латинского прозаического стиля; равным образом мы не желали состязаться с монументальной Antike Kunstprosa Нордена или Orationis ratio Лемана, чьей отправной точкой в гораздо большей степени является античная теория литературы, нежели истолкования.

Наша цель и конкретнее, и скромнее: путем интерпретации показать обширные возможности римского прозаического искусства, опираясь на формально и содержательно значительные и важные тексты: нельзя и надеяться овладеть всеохватными представлениями иначе, нежели через отдельные примеры.

Особое внимание мы уделяли языку и стилю2, и прежде всего — пограничным областям между литературоведением и лингвистикой: синтаксису, стилистике, риторике, структуре повествования. Часто мы пользовались предоставлявшейся возможностью сделать видимой внутреннюю сторону риторики и восстановить ее подобающее место в античной интеллектуальной жизни — нет, риторика — не мертвый перечень технических приемов, а живая практика мышления и речи! Когда же идет речь о повествовательных текстах, мы продолжаем разрабатывать вопрос, который точно сформулирован в другом месте3, — о повествовательной структуре как «синтаксисе» не отдельного предложения, а целых текстов. Разумеется, особенности каждого текста как такового были для нас важнее рубрикации. Находясь между Сциллой детерминизма, не желающего знать ничего, кроме стиля эпохи и жанрового стиля, и Харибдой поспешных индивидуально-психологических заключений, имеет смысл еще раз сосредоточить взгляд на свободе личности и творческой уникальности произведения, не "упуская при этом из виду ни предмета, ни социального контекста.

Проза как литературная форма изображения уже в силу своей неразрывной связи с вескостью «вещей», предметного содержания текста, соответствует одной из сторон римскости; иные тенденции дозволяли углубленный и утонченный подход — «римской» является социально-психологическая компонента, на всем ее протяжении — от общения между людьми и до политики, «римской» будет и автостилизация индивидуальности под маской произведения, но прежде всего к «римскому» относится строгое, музыкально-архитектурное чувство формы.

Программа рассмотрения истории языка как истории духа здесь выдвигаться не будет; учитывая значимость эстетической формы и дистанции между переживанием и высказыванием, каждому новому случаю необходимо уделить достаточное внимание как таковому. Тем не менее наши истолкования могут побудить рассмотреть подробнее, как то или иное ключевое слово, сначала употребляемое без рефлексии, затем переживает момент интеллектуального «просветления», вскоре внутренне опустошается и становится добычей иронии, а в конечном итоге обретает новую ценность как отражение философской позиции или религиозной предопределенности.

Хотелось бы, чтобы намеренное многообразие путей истолкования, избранных в соответствии с особенностями текстов, было воспринято как побуждение к исследованию латинского языкового искусства4.

Книга посвящена моим ученикам.

Михаэль фон Ллъбрехт

О СЕЛЬСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ ПРЕДИСЛОВИЕ 5

£st interdum praestare mercaturis rem quaerere, nisi tarn pe- riculosum sit , et item fenerari, si tarn honestum sit. maiores nostri sic habuerunt et ita in legibus posiverunt: furem dupli condemnari, feneratorem quadrupli. quanto peiorem civem existimarint feneratorem quam furem, hinc licet existimare.

et virum bonum quom laudabant, ita laudabant: bonum agricol am bonumque colonum ; 3. amplissime laudari existimabatur, qui ita laudabatur. mercatorem autem strenuum studiosumque rei quaerendae existimo, verum, utsu- pra dixi, periculosum et calamitosum. 4. at ex agricolis et viri fortissimi et milites strenuissimi g ignuntur, maximeque pius quaestus stabilissimusque consequitur minimeque invidiosus, minimeque male cogitantes sunt qui in eo Studio occupati sunt, nunc, ut ad rem redeam, quod promisi institutum principium hoc erit.

Справедливо6, что иногда лучше составить себе состояние с помощью торговых дел — не будь это столь рискованно, — а также давать деньги в рост, будь это только нравственно. Наши предки придерживались того мнения7 и в соответствии с ним положили в законах: вор должен быть приговорен к уплате вдвое, ростовщик — в четыре раза. Насколько хуже вора был, по их мнению, ростовщик как согражданин, можно соответственно определить по этому. Если они хвалили дельного человека, то хвалили его так: «Дельный земледелец и дельный сельский хозяин». Тот, кого хвалили так, получал, по их мнению, наивысшую похвалу. Торговец, однако, по моему мнению, деятелен, ревностен в помышлениях о прибыли, но, как сказано, подвержен опасностям и несчастьям. Но из сельского сословия выходят самые отважные солдаты, и им выпадает заработок самый чистый, постоянный и такой, которому меньше всего завидуют, и люди, занимающиеся этой деятельностью, менее всего склонны к злым помыслам. Но назад, к делу, к заявленному намерению. Это8 будет начало —

Вводные замечания

«Более благоприятную почву [нежели поэзия] предоставила ему проза, и со всей свойственной ему многосторонностью и энергией он отдался тому, чтобы создать прозаическую литературу на родном языке»9. Как и Т. Моммзен, Э. Норден признает10, что Катон был не только противником, но и учеником греков; сужая смысл нравственного изречения Цицерона в духе психологии стиля, он понимает язык Катона как выражение его личности11. Сопоставляя дикцию дидактического произведения о сельском хозяйстве с «намного более развитым» стилем историографического труда12, он находит ее «совсем сырой»; к тому же, разумеется, и в рамках De agricultura следует проводить различие между стилем вступления и собственно дидактической частью.