Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Он ведь даже смерть встретит не как задумал. В стихах уже написал: «Но если жизнь — базар крикливый бога, // То только смерть — его бессмертный храм…» И, уже смертельно больной, задумал самоубиться, зарезаться. Отослал жену за шампанским, а сам продиктовал записку: «Не понимаю сознательного приумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». Подписал, поставил число, взял со стола стилет, которым пользовался как разрезальным ножом. Но прислуга, сообразив в чем дело, решительно отняла у него оружие. Тогда он бросился в столовую, попытался открыть ящик, где лежали ножи, и… упал бездыханным.

Такая вот жизнь. Родился с «тайной» за плечами и погиб… таинственно. Хотел зарезаться, а умер от разрыва, взрыва своего сердца.

Офицер, помещик, фермер и неизменно — всегда поэт!

217. Поварская ул., 11(с. н.), — Ж. — с 1867 по 1869 г. — прозаик, «первый русский романист» (по словам Белинского) и драматург Иван Иванович Лажечникови его молодая жена — Мария Ивановна Лажечникова(урожд. Озерова).

Здесь, в этом доме, через считаные недели после того, как в Москве торжественно отметили 50-летие членства в Обществе любителей российской словесности Лажечникова, писатель скоропостижно скончался. Ему шел 75-й год…

Писатель И. И. Лажечников (1859)

Кстати, доска на фасаде висит только одному, ныне почти забытому писателю, но революционеру Нариману Нариманову, хотя все это надстроенное и перестроенное здание буквально пропитано литературой. Оно и построено-то, кто не знает, на том месте, где за 30 лет до Лажечникова стоял дом, у окон которого, подперев голову, сидел подчас юный Михаил Юрьевич Лермонтов, тогда студиоз Благородного пансиона при Московском университете. Здесь в 1820–1830-е гг. жила родственница Лермонтова, Екатерина Александровна Столыпина(урожд. Потулова), вдова брата бабушки М. Ю. Лермонтова Е. А. Арсеньевой, бывшего адъютанта А. В. Суворова, Александра Алексеевича Столыпина. И Лермонтов, как известно, бывал здесь.

Поварская вообще — его улица. В доме № 24, например, тоже, увы, не сохранившемся, Лермонтов, живя с бабушкой в 1829–1830 гг., уже написал свою первую поэму «Индианка» и начал издавать рукописный журнал «Утренняя заря». А рядом, в доме № 26, утраченном позже, жил до этого, с 1827 по 1829 г.

Для Лажечникова дом, где он отошел в мир иной, тоже был не первым московским жильем. В 1854-м жил на Садовой-Кудринской, 17, с 1862-го — на ул. Конюшковской, 4, а в середине 1860-х гг. — на Плющихе, 23/15. Все дома, кроме этого, последнего, не сохранились. Правда, есть еще один дом, он стоит и по сей день ( Хохловский пер., 7–9, стр. 1), где с 16 лет Лажечников стал тем, кого в те годы и называли «архивны юноши». Редкое везение, которое, думаю, и определило будущую писательскую судьбу Лажечникова. Ведь он ухитрился не обойти ни одного великого человека своей эпохи.

Его отец, например, дружил с великим просветителем и первым журналистом Николаем Новиковым, от которого набрался «вольнодумства». По тайному доносу его, купца-якобинца, арестовали и отправили в Тайную канцелярию на Мясницкой. Будущему писателю было восемь лет, и ночной арест отца, потом торопливые сборы матери, бросившейся на выручку мужу, и долгая дорога, а затем, наконец, и встреча с поседевшим за сутки отцом в тюрьме — все это не могло не повлиять на душу подростка (черты отца, которым сын гордился, будут не раз всплывать потом в романах Лажечникова). Но «школой жизни», повторяю, станет, конечно, архив Коллегии иностранных дел в Хохловском, мрачноватое здание еще ХVII в. с подземельями, спускаясь куда к документам, к «полусгнившим столбцам», актуарис Лажечников, как и все, вынужден был кутаться в шубу и надевать валенки. Он работал и жил здесь под присмотром (вы ахнете!) поэта, драматурга и историка Алексея Малиновского, брата первого директора Царскосельского лицея и друга семьи Пушкина, и его жены — Анны Малиновской, той, которая станет посаженой матерью Натальи Гончаровой на свадьбе с поэтом. А управлял архивом в его время другой поэт — историк и архивист, сын Антиоха Кантемира, Николай Бантыш-Каменский. Тоже — не последняя фигура в науке. Ну и, конечно, гости Малиновского — Карамзин, Жуковский, Жихарев и — учитель Лажечникова, чьи лекции он выслушивал, создатель «белого стиха» и «славнейший критик» Алексей Мерзляков. Под их влиянием семнадцатилетний Лажечников уже здесь печатался с серьезными статьями в «Русском вестнике» и в «Аглае». А в 20 лет, в 1812 г., вопреки воле родителей отправляется на войну, где с боями его 8-й гренадерский полк дойдет до Парижа.

Он успеет побывать директором училищ Пензенской губернии, откроет училище в Чембаре, откуда в 1823 г. приедет к нему продолжать образование Виссарион Белинский, тот, который, как я уже сказал, и назовет потом Лажечникова «первым русским романистом». А откликаясь уже на второй роман писателя, на знаменитый «Ледяной дом», имевший у публики колоссальный успех, Белинский напишет даже напыщенно, назовет его «истинным подарком русской публике, прекрасною лучезарною звездою на пустынном горизонте нашей литературы»…

Дом № 11 по Поварской улице

Адъютант графа Остермана, воин, директор училищ в Пензе, вице-губернатор в Твери и Витебске, цензор в Петербурге — вот службы ставшего статским советником писателя, помогавшие прозаику выжить и творить. Но главным романом его стали не романы «Басурман» и «Внучка панцирного боярина», а — неожиданная женитьба перевалившего за 60 лет прозаика на 22-летней девице Маше Озеровой. «Вы удивитесь, — писал он об этом своему другу Федору Кони, отцу будущего адвоката и литератора. — Кажется, это последний мой роман. Каков будет его конец — богу известно!.. Обстоятельства, устроенные невидимою рукою провидения, романтическая голова, пыл юноши, несмотря на мои годы, — все это привело меня к этой развязке. Покуда я блаженствую… а там… да будет, что угодно вышнему!..»

Последним московским адресом автора «Ледяного дома» станет дом на Поварской. Здесь, после празднования его юбилея, после слов в его честь Островского, Погодина, Писемского, сказавшего, что «вся грамотная Россия прочла и восхищалась» вами, он вдруг составит странное завещание, немало подивившее родных, но столь созвучное всей его жизни: «Состояния жене и детям моим, — написал в одном предложении, — не оставляю никакого, кроме честного имени, каковое завещаю и им самим блюсти и сохранить в своей чистоте».