Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Любовь Евгеньевна «высмотрела писателя» в 1924-м на литературном вечере ( Денежный пер., 5). Привлекло его лицо — «лицо больших возможностей», но оттолкнули «цыплячьи» ярко-желтые ботинки. Булгаков скажет ей позже с горечью: «Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки…» Она, 30-летняя женщина, только что вернулась в СССР из Парижа со своим мужем — фельетонистом и критиком Ильей Василевским, писавшим под псевдонимом Василевский Не-Буква. Во Франции выступала танцовщицей в каких-то кафешантанах и пробовала писать рассказы. Она, вспомнит о ней писатель Слезкин, «прошла сквозь огонь и воду и медные трубы — умна, изворотлива, умеет себя подать и устраивать карьеру своему мужу. Она пришлась как раз на ту пору, когда он, написав „Белую гвардию“, выходил в свет и, играя в оппозицию, искал популярности в интеллектуальных кругах…»

Здесь, в этом доме, им были написаны пьесы «Кабала святош», «Адам и Ева», «Последние дни. (Пушкин)» и здесь же написан первый вариант будущего романа «Мастер и Маргарита» («Копыто инженера. Князь тьмы»). Здесь писатель пережил все треволнения, связанные с постановкой во МХАТе «Дней Турбиных» (решение по выпуску этого спектакля дважды принимало — такие были времена! — само Политбюро ЦК партии). Белозерская в мемуарах «О, мед воспоминаний» напишет потом, что запрещение пьесы было ударом: «Как будто в доме объявился покойник». Писала, что муж ее «стал раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дергать головой и плечом (нервный тик)». Еще бы: поэт Безыменский назвал Булгакова в те дни «новобуржуазным отродьем», а Маяковский обещал позвать в театр 200 человек и сорвать пьесу: «Мы случайно дали возможность… Булгакову пискнуть, — сказал, — и он пискнул».

Закончилось все тем, что именно в эту квартиру 18 апреля 1930 г. в ответ на письмо Булгакова в правительство позвонил лично Сталин. Спросил: хочет ли он уехать за границу, где хотел бы работать и обнадежил, что в МХАТе, если Булгаков подаст заявление о приеме, «они согласятся…». После этого разговора писатель, как пишут, «выбросил револьвер в пруд у Новодевичьего монастыря», а другу, писателю Вересаеву, сообщил: «В самое время отчаяния, по счастию, мне позвонил генеральный секретарь. Поверьте моему вкусу, он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно»…

Вяч. Полонский, редактор «Нового мира», редкий по тем времена критик, еще в 1931-м написал, что Сталин «разбирался в литературе». Один литератор рассказал ему, как вождь принимал их, литераторов. «„Вот вы кричите о пролетарской литературе, — говорил им он, — а я и теперь еще читаю Салтыкова-Щедрина, Чехова, и с удовольствием читаю… Вы скажете, что я отстал, что у меня мелкобуржуазные вкусы, что ли. Так ведь нет. Вкус у меня не мелкобуржуазный, — а важно то, что они пишут хорошо. Вот научитесь писать, как они, перегоните, тогда и будете победителями“. Это очень умно, — пишет Полонский. — Сталин редко высказывается о литературе, искусстве… Жалко, что он так занят, что не может уделить немного времени культурному, то есть литературному, фронту и искусствам: он внес бы порядок… Он — один из немногих, который, кажется, глубоко понимает искусство и литературу».

Непривычно нам этакое мнение? Да! Но в последнее время я все больше нахожу предположений, что Сталин (разумеется, людоед!) был «спасителем» настоящих поэтов и писателей. Спас Цветаеву, не тронул ее и не дал тронуть. Дважды спас от ареста и расправы Ахматову, о чем я уже писал. Не тронул Платонова. Заботился о Пастернаке, как мог. Позволил Замятину уехать за границу. И вот — помог Булгакову в одно из самых тяжелых мгновений его. Разве неудивительно, если помнить, что за имена были среди спасенных?..

Возвращаясь же в дом Булгакова, надо сказать, что именно сюда, еще до развода с Белозерской, писатель приведет свою будущую третью жену — Елену Шиловскую, которая станет «другом дома». Кто только не бывал здесь у становящегося опальным Булгакова. Приходили Ахматова, Замятин, Вересаев, Олеша, Ильф и Петров (Катаев), братья Эрдманы и многие другие. Но напряжение между супругами росло. Да, за восемь лет жизни с Белозерской писатель посвятил ей «Белую гвардию», «Собачье сердце», пьесу «Кабала святош», а другая пьеса, «Бег», вообще была написана им по ее рассказам об эмиграции. Но его «Любан», «Банга», как звал ее дома, все больше отдалялась от него. Светская, общительная, расчетливая Любовь Евгеньевна (после смерти Булгакова она, например, станет домашним секретарем академика-историка Е. В. Тарле) уже завела «на паях» с женой актера Михаила Чехова скаковую лошадь в манеже и мечтала об автомобильчике, а на мужа все больше смотрела как на неудачника. Особо обидел его «Достоевский». Телефон в его кабинете висел над его рабочим столом, и, когда Люба, нависая над головой Булгакова, заболталась как-то с подругой, он не без укоризны заметил: «Ведь я же работаю, Люба!» Тут «наездница» и выдала ему: «Ничего, — ожгла, — ты не Достоевский!» Это стало едва ли не последней каплей, он долго бледнел, вспоминая это…

Белозерская переживет Булгакова на 46 лет, умрет в 1987 г. Насколько я знаю — в этом же доме. Правда, дом уже тогда был перестроен, и от уютной квартирки в цокольном этаже, первой отдельной квартиры Мастера, кажется, ничего и не осталось.

215. Плотников пер., 4/5(с.), — Ж. — в 1911–1913 гг. — будущая «муза французских сюрреалистов», мемуаристка — Елена Дмитриевна Дьяконова(Гала Дали).

Пишут, что еще в России она любила звать себя Гала. Почему? — пишущие не объясняют. Но точно известно, что жила здесь с родителями и отцом ее был не Иван Дьяконов, первый муж матери, чью фамилию она «присвоила», а второй ее муж — адвокат, еврей, Дмитрий Гомберг, от которого она унаследовала уже отчество. Почему так? — специалисты опять-таки не объясняют. И, конечно, точно известно, что здесь она училась в женской гимназии Брюханенко ( Бол. Кисловский пер., 4) вместе с сестрами Цветаевыми.

Из дома Цветаевых не вылезала, где любила говорить «о стихах» с Мариной, которая была старше ее на два года. Но эта «любительница высокого» умрет, приобретя, как пишут, «болезненную привычку» прятать за лиф любую полученную пачку купюр. Да и под матрасом ее найдут большую сумку, набитую все тем же — долларами…

Девочка была некрасива. На детских фотографиях она — «ангел в матроске» и с обрамляющими лицо пушистыми волосами. Вот волосы да спина и были главным ее «богатством». Когда в 1926-м Анастасия Цветаева навестит ее в Париже, уже госпожу Элюар, то сразу узнает те же пушистые волосы (правда, подвитые) и глаза, «те же — узкие, чуть китайские, карие, с длиннейшими ресницами. Этим глазам, — напишет Ася, — Поль Элюар посвятил одну из своих молодых книг»… А про спину ее напишет уже Сальвадор Дали, которого в 1929 г. познакомит с ней как раз Элюар. Тот увидит ее, даму старше его на 10 лет, на пляже и — со спины. «Ее спина, восхитительная спина, сильная и хрупкая, мускулистая и нежная, женственная, но мощная, заворожила меня… Отныне я не видел ничего, кроме этого экрана желания, сужающегося к талии и округленного ниже…»