Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Первый приезд в Москву новобрачных. Поэт А. А. Блок и его жена — Л. Д. Блок (урожд. Менделеева)

На деле приезд молодоженов в Москву напоминал бешено вертящийся калейдоскоп. «Утром приходит Сережа, — пишет Блок матери 12 января 1904 г. — Мы втроем едем на конке в Новодевичий монастырь. Сережа кричит на всю конку, скандалит, говоря о воскресении нескольких мертвых на днях, о том, что антихрист двинул войска из Бельгии. Говорим по-гречески. Все с удивлением смотрят… Из монастыря бродим по полю за Москвой, у Воробьевых гор… Входим в квартиру Рачинских… Конфеты, чай, варенье… Рачинский сказал в восторге, что он не ожидал, что я выше Брюсова (а Бальмонта он не выносит — подробности лично!) … В первом часу смотрели у Иверской, как в 12 часов ночи повезли икону Божьей Матери в карете на шестерке при большом стечении народа…» 13 января сообщает: «Мчусь на извозчике к Бугаеву, чтобы ехать в „Скорпион“. Не застаю, приезжаю один… После чаю едем на собрание „Грифов“; заключаемся в объятия с Соколовым… Ужин… Входит пьяный Бальмонт… Уходим в третьем часу…»

Словом — две недели кутерьмы, снежной круговерти, бесконечных визитов, ночных прогулок, утренних поездок. Сани, конки, возки, пролетки. И ведь адреса, где бывали, известны. У Григория Рачинского были на Садовой ( Садовая-Кудринская, 7). «Скорпион», издательство, располагалось в гостинице «Метрополь», она и сейчас так называется ( Театральная пл., 1/4). Издательство «Гриф» вообще было на дому у директора его — Сергея Соколова, жившего в сохранившемся и ныне здании ( Знаменка, 9/12, стр. 2).

Но главные события происходили в ту зиму все-таки здесь, на Спиридоновке. Брюсов, Эллис, Петровский — кто только не едал здесь борщи, которые разливала Люба? Пили за русских девушек, в них видели спасение России, кейфовали (словечко, кстати, из того еще времени!) за чаем. Бальмонт даже стихи написал для Любы: «Я сидел с тобою рядом, // Ты была вся в белом. // Я тебя касался взглядом, // Жадным, но несмелым…» Он, пишет Белый, «выбрасывал» строчки, «как перчатки, — с надменством: „Вот вам — дарю: принимайте, ругайте, хвалите, мне все безразлично: я — солнце!“». Брюсов, напротив, читал, словно подавал на стол «блюдо — в великолепнейшей сервировке: „Пожалуйста-с!“» А сам Белый, как-то боком, точно по кочкам ходил в черненькой курточке и спрашивал: «Хорошо? Правда? Хорошо, что приехал Блок? Вам нравится Любовь Дмитриевна?» — «Еще бы!» — кричали поэты. Но, когда все расходились, когда гасли парадные канделябры, лишь двое оставались у Блоков до зари: Андрей Белый и Сергей Соловьев. Один приходил всегда с розами, другой — неизменно с белыми лилиями. Именно тогда они и основали «Братство Рыцарей Прекрасной Дамы». То есть — Любы. «Мы даже в лицо смотреть ей не смели, боялись осквернить ее взглядом, — рассказывал Белый. — Она, светловолосая, сидела на диване, свернувшись клубком, и куталась в платок. А мы поклонялись ей. Ночи напролет…»

Короче, Москва влюбилась в Блока, а Блок — в Москву. Биографы, исследователи в один голос твердят ныне, что было два Блока. Утренний и вечерний, светлый и темный, трезвый и пьяный, добрый и злой. Даже Люба через много лет, в книге воспоминаний, как бы спросит у нас: «Рассказать… другого Блока, рассказать Блока, каким он был в жизни? Во-первых, никто не поверит; во‑вторых, все будут прежде всего недовольны — нельзя нарушать установившихся канонов». Ясно, конечно, что имела в виду. Измены, случайные связи, приступы дикой депрессии, пьяные шатания по кабакам, длившиеся порой неделями. Да, было два Блока. Но ярче всего, на мой взгляд, они различались, а лучше сказать — «делились» на Блока петербургского и того, кого можно назвать сегодня — Блоком московским. Он был другим в Москве. Не впадал в загулы, не предавался «бездонному отчаянию». В Москве был светлым, здесь был счастлив, наконец, тут у него сбывалось почти все. Он ведь даже мечтал переехать в Москву и всерьез писал об этом Белому. А другу в Петербург сообщал не без грусти: «В Москве есть еще готовый к весне тополь, пестрая собака, розовая колокольня, водовозная бочка, пушистый снег, лавка с вкусной колбасой». Матери в письме из Москвы признавался: «Хочется святого, тихого и белого… От людей в Петербурге ничего не жду, кроме пошлых издевательств или „подмигиваний о другом“… Мы тысячу раз правы, не видя в Петербурге людей, ибо они есть в Москве». Любил Москву так, что после двух январских недель, как пишет Сергей Соловьев, «вернулся в Петербург завзятым москвичом». «Петербург и Москва стали для него символами двух непримиримых начал. Все в Москве ему нравилось…» Блок, пишет Соловьев, даже стих сочинил, где изображалась борьба Петербурга с Москвой, антихриста Петра с патроном Московской Руси святым Георгием Победоносцем, кончающаяся победой светлого мужа: «Я бегу на воздух вольный, // Жаром битвы упоен. // Бейся, колокол раздольный! // Разглашай веселый звон!..»

«Воздух вольный» — не за это ли любил?! Московский, целительный своей свободой воздух будет жадно вдыхать и в юности, и в зрелости. А перед кончиной, в те две знаменитые последние поездки в Москву, когда ни на день не будет расставаться с Надей Нолле-Коган, даже жить остановится в ее доме, этот вольный воздух «сожмется» для него, рискну сравнить, — в два предсмертных глотка. Ведь его и убьет отсутствие воздуха. Помните его слова, сказанные за полгода до смерти? Он трижды повторит их и один раз напишет: «И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса, — скажет. — Его убило отсутствие воздуха…»

269. Спиридоньевский пер., 5(с.), — Ж. — с 1946 по 1968 г. — прозаик, драматург, сценарист (фильмы «Поезд идет на Восток», «Сюжет для небольшого рассказа» и др.), лауреат Сталинской премии (1946) Леонид Антонович Малюгин.

Сегодня Малюгина почти не читают — забытый писатель, как сотни, как тысячи других. Скорее вспоминают в связи с Татьяной Луговской, сестрой поэта и незаурядной художницей, которую он едва ли не всю жизнь любил безответно и умер холостым. Когда-то она писала ему: «Милый мой Леня, самый лучший из всех когда-нибудь существовавших на свете», а после его смерти всю переписку «изрежет ножницами». Несчастливая судьба, что говорить. Но один из его фильмов не только время от времени заслуженно показывают по ТВ, но и вспоминают как «объект», буквально уничтоживший карьеру сценариста, после остроумной, но уничижительной шутки «главного сценариста страны» Иосифа Сталина.

А дело было так. После войны, в 1948 г., на экраны страны вышел фильм «Поезд идет на Восток», снятый как раз по сценарию Малюгина. Успех грандиозный, вся Москва буквально ломилась на него. Простая история про «любовь в поезде» двух ехавших на Дальний Восток людей. Зрители вдруг увидели картину, снятую, кстати, четырежды лауреатом Сталинской премии режиссером Райзманом, но сделанную, пишут, по законам американского кино, с «классическими ходами road movie и love story». Там играла молоденькая Лидия Драновская с беретиком, сдвинутым на ухо, чему сразу стали подражать женщины, красавец Леонид Галлис и даже композитор Тихон Хренников (еще не секретарь Союза композиторов), игравший матроса с аккордеоном в вагоне-ресторане.