Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Позднее, во второй половине ХХ в., здесь, на крыше этого дома, с 1967 до 1989 г., до отъезда художника за границу, находилась мастерская авангардиста, иллюстратора книг Ильи Иосифовича Кабакова(мастерская построена совместно с художником Ю. И. Соостером), где перебывал не только весь художественный «андеграунд», но и многие прозаики и поэты, в частности, В. П. Аксенов, В. А. Сидур, Д. А. Пригов и Э. В. Лимонов.

271. Староконюшенный пер., 2(с.), — Ж. — с 1949 по 1961 г. — драматург, киносценарист и мемуарист (автор сценариев к фильмам «Неуловимые мстители», в соавторстве с Э. Г. Кеосаяном, «Эскадрон гусар летучих» и др.) Сергей Александрович Ермолинскийи его жена — художница и мемуаристка Татьяна Александровна Луговская(сестра поэта), та самая Татьяна, которую всю жизнь любил драматург Леонид Малюгин, автор сценария фильма «Поезд идет на Восток», историю которых я только что рассказал (см. Спиридоньевский пер., 5).

«Французы говорят, что нам дарят штаны, когда у нас уже нет задницы…» — эта фраза, по свидетельству Ермолинского, принадлежит умиравшему Михаилу Булгакову. Думаю, мог такое сказать, ведь Булгаков, у которого Ермолинский даже жил какое-то время, и умрет на руках последнего. И как раз Ермолинский был свидетелем визита к умиравшему класику «генерала от литературы» Александра Фадеева и слов Булгакова тому: «Все дело в женах, Александр Александрович. Жены — великая вещь, и бояться их надо только при одном условии — если они дуры…»

С. А. Ермолинский

Господи, как же все переплелось в этом вот доме! Ермолинский ведь был арестован немедленно после смерти Булгакова, в 1940-м, и, как утверждают, за «связь с ним», за участие в булгаковском «антисоветском гнезде» (при этом жену Булгакова, заметим, его «Маргариту», даже на допрос не вызвали ни разу). Да, Ермолинский, пройдя Лубянку, Лефортово и Бутырку, получит три года ссылки, и в ссылке, в Алма-Ате, познакомится с Татьяной Луговской, которая и станет его последней женой. Она сама приведет его жить в этом дом.

А «переплелось» все в этом доме, ибо, пока он сидел, Фадеев, кому Булгаков вот только что говорил о женах, стал любовником жены Булгакова, а после него любовником ее, и надолго, стал родной брат Татьяны Луговской — знаменитый тогда поэт Владимир Луговской. А если я скажу, что брат и сестра Луговские и в молодости, в 1920-х гг., жили с родителями здесь же, в Староконюшенном, но в доме № 15(ныне не сохранившемся), что именно здесь в конце 1920-х Луговской познакомился и «задружился» на всю жизнь с молодым еще Фадеевым, то общая «картина» приобретет даже некую стереоскопичность.

В 15 лет, еще гимназистом, Луговской запишет: «Хочу, как только выучусь, вырасту и т. д., свистнуть за границу вольной птицей. На кой черт мне сидеть в проклятой матушке России? Кваситься, что ли, и совсем прокиснуть, или сделаться прихвостнем правительства». Но именно «прихвостнем правительства» он и станет, причем еще в доме № 15, когда с 1924 г. станет служить «политпросветчиком» в управлении делами в Кремле. Через пару-тройку лет у него в друзьях уже будут Пастернак, Тихонов, Антокольский, Багрицкий, Сельвинский, Вера Инбер, Софья Парнок и Вера Звягинцева, но главное — Фадеев. «Милый старик! — писал Луговскому Фадеев. — Я очнулся сегодня от вчерашней пьянки… И с каким-то хорошим чувством подумал о тебе, — о том, что ты существуешь на свете и что ты — мой друг…» А Луговской и через 10 лет, уже в войну, уже став любовником Елены Булгаковой, напишет ему в ответ: «Во многих людях я разочаровался… Но ты через все испытания в нашей, в своей, в моей жизни прошел как большой человек, большой, щедрый на чувства друг». Зато других, теперь это известно, легко предавал. Я мог бы перечислить преданных, того же поэта Павла Васильева, но зачем, если Луговской и сам в поэме «Алайский рынок» признается: «Я самолюбием, как черт, кичился… Разбрасывал и предавал друзей…»

А потом случилось непоправимое: отправившись на фронт, он вместе с эшелоном попал под бомежку и, в прошлом герой войны с басмачеством, сломался, струсил и, как скажет Сурков в одном собрании, навсегда «заболел медвежей болезнью». Его ученики в поэзии Симонов, Долматовский, Наровчатов, Луконин, гордившиеся им, все поняли: «он оказался слабаком…»

«Мы ждали, — напишет Симонов, — что это будет один из самых сильных и мужественных голосов нашей поэзии в эту тяжкую годину, ждали, что кто-кто, а уж „дядя Володя“, как мы звали тогда Луговского, пройдет всю войну с армией. Этого не случилось». Луговскому остались эвакуация, разрыв в Ташкенте с Булгаковой (кстати, она помогала Татьяне Луговской похоронить там же их мать и даже жила вместе с ней в одной комнате и, как пишет, «одной семьей») и вечная пьянка. «Другое царство, — напишет он. — Тополь. Романские окна. Пьянки, бляди, легкий ветерок безобразного хода судьбы. Перцовые пьяные радости… Мое безумие… души… и дрожащие руки…» Татьяна вспоминала, что Володя страшно пил и что она «испытывала ужасные муки стыда» за брата. Даже Мур, Георгий Эфрон, оказавшись после смерти матери, Марины Цветаевой, в Ташкенте, с полупрезрением занесет в дневник свое мнение об Антокольском и Луговском: «У этих двух в воспоминаниях явно перевешивает тоска по выпитому и съеденному. Все они ездили на съезды в республики, где их угощали; сколько выпито и сколько съедено! Мне смешно, А. и Л. рассказывают главным образом о Грузии, драках в ресторанах, выпивках, имитируя акцент грузин… Нашли, о чем вспоминать! О кафе и окороках! Источники вдохновения… сливки интеллигенции…» А ведь мог бы, пишут специалисты, стать большим поэтом.

Татьяна Луговская, театральная художница, может, одна из «всей компании» не только достойно проживет свою жизнь, но и переживет всех «действующих лиц». Похоронит Фадеева, через год, в 1957-м, — брата, потом, в 1970-м, — Елену Булгакову. Проезжая как-то в Ялте вниз к морю, покажет художнице Валентине Ходасевич «большой валун гранита, в котором замурована урна с сердцем ее брата. На стороне камня, выходящей на дорогу, была вделана бронзовая доска с барельефом головы поэта… Такова была воля поэта» (доску, правда, сорвали не так уж и давно украинские охотники за металлоломом).

История закончится не в этом доме (см. Черняховского ул., 3). Именно там умрет «счастье ее» — Сергей Ермолинский, про которого она успеет написать: «Человек абсолютно мужественный и решительный. Это был человек, который жил со шпагой в руках, бросая вызов собственной жизни». И (мистика, конечно), но я не удивился, что в 1994-м, через 10 лет и ровно день в день с мужем, умрет и сама Татьяна Луговская…