Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Вообще, все главные события жизни Адалис случились до 1927 г., когда она, еще одиноко, жила на ул. Дурова, тогда — Старой Божедомке. Именно там развивался ее роман со стареющим «мэтром» Серебряного века, поэтом, прозаиком и критиком Валерием Брюсовым. Она станет последней «музой» его, последней в его «донжуанском списке» и именно в том, ныне исчезнувшем, доме будет оплакивать его смерть.

В 20 лет она приехала в Москву из Одессы, где считалась ученицей поэта Багрицкого. Приехала в сопровождении какого-то матроса, который предъявлял на нее «супружеские права», смело расхаживала по поэтическим кафе, эпатируя публику, так пишут, отсутствием бюстгальтера под одеждой, что тогда было внове. Она вообще была смелой и самоуверенной. На каких-то «посиделках», заметив, что Брюсов сидит «мрачный и вялый», да еще жалуется на нездоровье, прямо дала ему, дотоле незнакомому и пожилому человеку, ряд советов по поводу его желудочно-кишечного тракта. «Брюсов, — пишут, — был удивлен, что молодая женщина так просто, по-домашнему, говорит с ним, знаменитым поэтом, о низших проявлениях организма». Но так началась их любовь. Говорят, Адалис сопротивлялась ему, но, по словам насмешников, «уступила под влиянием президиума». Ходила вслед за ней и такая поэтическая шутка: «„Адалис, Адалис, кому вы отдались?“ Бр-р-р… Брюсову…» Он сразу назвал ее глаза «мемфисскими», стал подкармливать ее в голод (привозил плитки шоколада) и немедленно принял в созданный им Высший литературно-художественный институт ( Поварская, 52). Вот тогда она и стала налево и направо цинично-откровенно рассказывать, что он «пахнет фиалками и козьим молоком…».

Она не только окончит Брюсовский институт (а в нем, между прочим, учились Михаил Светлов, Василий Наседкин, Джек Алтаузен, Елена Благинина, Михаил Голодный), но и с подачи «мэтра» станет преподавать в нем теорию поэзии, вести семинар по футуризму и… превратится в профессора. В 23 года! Студенты, пишут, однажды взбунтовались, они не хотели, чтобы теорию стихосложения вела вместо Брюсова, она. Тот ее защищал: «Скажите конкретно, чем вы недовольны?» — но своего решения не изменил. К тому времени она была уже беременна от Брюсова, но ребенок родился мертвым. Винили наркотики, к которым она пристрастилась, разгульный образ жизни. «В институте, — вспоминала одна из поэтесс, — она организовала издевательское общество, которое провоцировало влюбленных, расстраивало дружеские отношения, оклеветывало… В полушутку говорила о себе: „Так Адалис повелела, председательница оргий“. Ей говорили: „Ты сделала подлость такому-то, ты больше не будешь?“ Она каялась, обещала… и делала подлость кому-нибудь другому».

На похоронах Брюсова в 1924-м, на гражданской панихиде, после слов Луначарского, Сакулина, Шенгели стала читать стихи Брюсова и на строке «Работа до жаркого пота» упала в обморок. Потом напишет поэтессе Шкапской: «На вторую ночь я осталась одна с ним в зале. Я читала ему Пушкина и целовала его. Говорят, слух функционирует 45 часов после смерти, значит, он слышал…» Кричала друзьям о самоубийстве, о некрофилии, о том, что Брюсову скучно в могиле и что она, Адалис, «разроет могилу, ляжет рядом и укроется шубой». Но уже через три дня «вовсю ораторствовала… и забыла думать о всяких самоубийствах», а через год, обзаведясь молодым любовником (им стал Отто Шмидт), писала подруге, что нашла «юношу», что «курит опиум и спать одна в комнате не может…».

Ольга Мочалова, поэтесса, встретившись с Цветаевой перед войной, говоря об Адалис, несколько романтично заметила: «Глаза у Адалис — аллеи, но куда?» На что Цветаева мгновенно ответила: «В дом отдыха!..» Хлестко замечено, но это, по счастью, не так. Адалис работала, трудно и тяжело работала всю жизнь. Ездила по стране в качестве корреспондента «Известий», «Правды», «Нашей газеты», выпускала сборники стихов (первый, «Власть», вышел в 1934-м), переводила среднеазиатских поэтов, написала едва ли не первый научно-фантастический роман и несколько повестей. Перевела даже поэму Тагора, строчки из которой положил на музыку уже в наше время Алексей Рыбников, и они прозвучали в фильме «Вам и не снилось». Наконец, увлекалась физикой, биологией, археологией и даже кибернетикой.

Стихи ее переиздаются до сих пор. Сборник «Бессонница» вышел, например, в 2002 г. Но первым оценил ее первую книгу Осип Мандельштам, который еще в 1922 г. написал, что стихи ее превосходят стихи Цветаевой. «Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России — лженародных и лжемосковских, неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды». Это про ее ранние стихи. А про книжку «Власть» и в ссылке, через 15 почти лет, тот же Мандельштам, что невероятно, напишет восторженную рецензию — «одну из первых ласточек, — по его словам, — социалистической лирики». Это, кто не читал, — стихи Адалис про Сталина, «спокойного человека в простой шинели», да «родного луганского слесаря». Отнюдь не случайные стихи и не «к случаю». Потом напишет поэму о Сергее Кирове. «Она всюду умела занимать место, — подведет итог та же Ольга Мочалова. — Существовало мнение — Адалис пластмасса, которая может оборачиваться всем: железом, деревом, стеклом, даже золотом».

Впрочем, мнение Мандельштама объясняют ныне и тем, что поэт был в те годы слегка влюблен в Адалис. Возможно, они даже встречались, сталкиваясь на Старосадском. Ведь Мандельштам, и в эти 1930-е, тоже жил в этом переулке, но в последнем его доме. Куда мы прямо сейчас и отправимся…

277. Старосадский пер., 10(с., мем. доска), — доходный дом (1878 г., арх. К. В. Терский).

Вот в этом доме, в 1920–1930-е гг., у первого подъезда слева, на 3-м этаже (если считать и полуподвальный), скромно жил в «коммуналке» литератор Александр Эмильевич Мандельштам(брат поэта), у которого в 1928 и 1931 гг. останавливались Осип Эмильевич Мандельштами его жена — художница, журналистка, мемуаристка Надежда Яковлевна Мандельштам(урожд. Хазина). Забегая вперед, скажу, здесь не только висит ныне мемориальная доска поэту, но в 2008 г. поставлен и памятник ему (скульпторы Елена Мунц и Дмитрий Шаховской), в установке которого принял невольное участие и я — у меня спрашивали совета, у какого дома его точнее всего было бы поставить сей монумент.

Но первым делом — запомните: именно здесь, на площадке 3-го этажа, Мандельштам, провожая как-то какого-то человека, пожаловавшегося ему, что его «не печатают», прокричал вдогонку, перевесившись через перила, может, главные слова и про себя, и про судьбу всех, кому во все времена власти затыкали рот. Он даже не крикнул, он задал вопрос, на который не было и нет ответа по сей день. «А Будда печатался? — неслось в спину убегавшему. — А Христос печатался?..» Это своими ушами слышал поэт Семен Липкин, бывший в то время в гостях у Мандельштама…