Константин Сотонин - Сократ. Введение в косметику

Но если автор психологических основ софистической риторики, изложенных в «Федре» – Сократ, то ведь не мог же Платон не заметить (как мог он не заметить этого в «Апологии»), что это именно софистическая риторика? Значит , Платон знал Сократа как софиста? – Конечно!Он мог не замечать ещё софиста в Сократе во время написания «Апологии» и понять его таким в позднейших размышлениях и воспоминаниях, – но теперь это предложение весьма невероятно, так как он должен был слышать интимные беседы Сократа, изложенные в Федре, и не мог не понимать их смысла при своём возрасте и уме. Но если Платони во время написания «Апологии» понимал Сократа как софиста, то он должен был заметить софистические приёмы в «Апологии»? – Конечно.– И он должен был сознавать свою ложь в характеристике Сократа как безупречно правдивого врага софистики? – Конечно, конечно. – И Платон мог преклоняться пред Сократом-софистом, сделать его героем большинства своих произведений, в его лживые софистические уста вложить свои самые идеалистические учения? – На этот вопрос мы только пожмём плечами и попросим читателя повременить со своими негодующими недоумениями; пока, впрочем, можем утешить его: да и на то ли ещё окажется способным Платон!

Общность у Сократа и софистов метафизического индифферентизма, безразличия к проблемам бытия, игнорирования, отбрасывания метафизических проблем не раз отмечалась в литературе; и мне представляется интересным не доказывать наличие у Сократа этого индифферентизма, а осветить некоторые упущенные прежними исследователями детали метафизического индифферентизма Сократа и сопоставить их с элементами софистики.

В «Воспоминаниях» Ксенофонта есть одно очень наивное место, которым он надеется в корне уничтожить обвинение Сократа в безбожии и которое враги Сократа могли бы использовать в неизмененном виде в качестве доказательства его безбожия: «В необходимом Сократ советовал действовать так, как, по их (людей – К. С. ) мнению, может быть сделано наилучше; но относительно неизвестного, как оно выйдет, посылал спросить богов, делать ли… Безумствуют, говорил он, спрашивающие богов о том, что боги дали людям различать наукою… Он полагал, что спрашивающие об этом богов поступают преступно, и говорил, что то, что боги дали делать, научившись, должно изучать, а что неизвестно человеку, пытаться узнать от богов через мантику» ( I. 1.6,9 ). Ну и хитрец, этот Сократ! – можем мы воскликнуть, прочтя сообщение Ксенофонта; другой на его месте сказал бы прямо, что мантика, а вместе с ней и вера в богов, в лучшем случае бесполезна, когда к ней обращаются с вопросами практически не важными или неразрешимыми человеческим умом, а в худшем случае вредна, когда обращаются к ней с вопросами, поддающимися человеческому разрешению; вредна потому, что человеческий ум, даже плохой, как-никак, а всё-таки ум, не забывающий о практических целях вопроса, и всегда из двух возможностей изберёт ту, за правильность которой говорит больше половины всех шансов, мантика же и боги, они же и случай, всегда дают решение вопроса в такой форме, что шансы за и против правильности этого решения делятся ровно пополам; поэтому в вопросах, поддающихся разрешению человека, хотя бы в форме сколько-нибудь основательною мнения, безусловно нецелесообразно и вредно обращаться к богам. Но сказавший так очень рисковал бы и вызвал бы многочисленные недовольства. Сократ же говорил то же самое, и однако не только не рисковал и не вызывал недовольств, но даже заслужил похвалы и восхищения со стороны столь благочестивых людей как Ксенофонт. Прямодушные люди, видя вред религии, так и будут говорить, что она вредна; а хитрый Сократ, будучи уверен во вреде религии, всё же говорит, что она полезна, но только там, где… где уже ни сам человек, ни другие люди и ничто известное ему не может быть полезным, где религия безусловно не может повредить больше, чем любое гаданье. Сократ предоставляет религии широкую и почётную область решения тех вопросов, которые не разрешимы человеческим умом, которые человек мог бы разрешить, только закрывши глаза и, повертев руками с вытянутыми указательными пальцами одна вокруг другой, сближая их и загадывая: сойдутся пальцы – сделать одно, не сойдутся – другое. Чем боги хуже наших пальцев? Сократ был слишком умён и слишком ценил свои силы, чтобы бороться с суевериями только потому, что это суеверия, хотя бы они и были безвредными; но он был настолько практик, что обезвредить суеверия считал необходимым, хотя бы даже с помощью самих же суеверий: в числе ваших суеверий есть вера в преступное – так преступно пользоваться суевериями (виноват, верой в богов) там, где человек хоть как-нибудь может сам себе помочь.

Протагор сказал прямо: «я не знаю, существуют ли боги или не существуют» – и поплатился жизнью, хотя мог бы сказать и ещё откровеннее – что боги не существуют. Сократ был вполне согласен с Протагором в последнем, хотел бы сказать то, что тот сказал не очень откровенно, но сказал ещё более обиняком: боги, конечно, существуют, но людям лучше было бы поступать, как если бы богов не существовало; даже и это он сказал и гораздо менее откровенной форме… Впрочем, Сократ тоже поплатился жизнью, но, во-первых, на десять лет позднее Протагора, во-вторых, создавши у очень многих впечатление (а это главное), что он погиб совершенно невинным мучеником.

Мы видели, что софисты обосновывали свой метафизический индифферентизм различным образом, подводя под него фундамент то релятивизма, то агностицизма, то нигилизма. Сократу наиболее приемлемой из этих трёх возможностей представляется агностицизм , который он и развивает в случае, если уж оказывается необходимым хотя бы для виду обосновывать и без того прочное здание метафизического индифферентизма. «Я знаю только то, что ничего не знаю»– это скромное признание было очень хитроумной выдумкой Сократа, употреблявшейся им в самых различных целях – и для самоуничижения, и для самовосхваления, и для того чтобы вступить в беседу с кем хочется, прикидываясь учеником, и для того, чтобы отделаться от вопросов, на которые ему не хотелось отвечать, и для того, чтобы оправдать свои занятия тем, чем ему хотелось заниматься, и для того, чтобы объяснить своё пренебрежение к метафизическим вопросам, и для многого другого; во всяком случае, агностический смысл легко было придать этому положению, и по крайней мере в «Апологии Сократа» Платона ему придан именно этот смысл. Но агностицизм как фундамент (внешний) метафизического индифферентизма мы находим и в более опредёленной форме – в изложении Ксенофонта: «Он даже находил странным, что для них (для лиц, исследующих вопросы природы вещей) неясно, что человеку невозможно исследовать это, потому что даже очень гордящиеся говорением об этом излагают не одинаково друг с другом и даже относятся один к другому подобно исступлённым» и т. д. ( I. 1,13–14 ); в числе примеров расхождения мыслителей одного с другим, указываемых в этом месте, интересно отметить: «одни не считают дурным делать или говорить что либо в толпе, другие находят, что не следует даже показываться между людьми» – моральная проблема абсолютных нравственных норм, которую Сократ тоже относит к числу неразрешимых, отвергая и здесь возможность объективной этики! И другое: «одни не чтут решительно ничего: ни храмов, ни жертвенников, ничего из предметов священных; другие поклоняются и камню, и дереву всякому, и животному» – агностицизм в приложении к религии! Разве этого не было бы достаточно, чтобы с основательностью обвинить Сократа в том, что он не чтит богов, которых чтит город, и других учит тому же?! И разве это не точная по мысли передача, хотя и в существенно других словах, положения Протагора: «Я не знаю, существуют ли боги, или не существуют»?!