Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Эвдокс: Я не могу препятствовать вам настаивать на этом не только ради того, чтобы не отвлечь вас от вашей дороги, но и чтобы ободрить вас и испытать, чего может достичь правильное чувство, будучи хорошо руководимо, и разве во всем, что вы стали говорить, есть нечто не точное, не правильно заключенное и не строго выведенное? И, однако, все эти следствия выходили помимо формулы доказательств, помощью одних лучей разума и здравого смысла; последний менее подвержен заблуждению, когда он действует один и сам собою, чем когда он ищет истину с беспокойством соблюсти тысячу различных правил, которые изобретены людскими ухищренностью и косностью скорее для разрушения смысла, нежели для его улучшения. Сам Эпистемон, кажется, здесь нашего мнения; его молчание дает понять, что он одобряет сказанное вами. Продолжайте же, Полиандр, и покажите ему, до каких пор может простираться здравый смысл, а вместе с тем покажите следствия, какие могут быть выведены из наших начал.

Полиандр: Из всех атрибутов, какие я себе придал, остается испытать один – мышление, и я нахожу, что только оно одно по природе неотделимо от меня. Ведь если верно, что я сомневаюсь, ибо я не могу в последнем сомневаться, – то одинаково верно, что я мыслю. Что такое значит сомневаться, как не мыслить известным образом? И действительно, если бы я не мыслил, я не мог бы знать, сомневаюсь ли я, существую ли я. Стало быть, я существую и знаю, что существую, и знаю это посредством сомнения, то есть посредством того, что я мыслю, и могло бы даже случиться, что если бы внезапно я перестал мыслить, я перестал бы в то же время существовать. Значит, единственно, чего я не могу отделить от себя, что я знаю с достоверностью моего существования и что я всегда могу утверждать без боязни ошибиться, – это то, что я мыслящее существо.

Эвдокс: Как вам нравится, Эпистемон, то, что говорит Полиандр? Найдете ли вы в его рассуждении что-нибудь, что хромало бы или не было последовательным? Уверитесь ли вы, что неначитанный и необученный человек станет рассуждать столь же правильно и во всем согласится с ним? И отсюда, если я сужу правильно, вы необходимо должны видеть, что, пользуясь надлежащим образом своим сомнением, можно извлечь из него очень достоверные истины, даже наиболее достоверные и полезные, чем все те, какие мы обычно основываем на великом принципе, который мы делаем началом всех знаний и центров, вокруг коего они возводятся и смыкаются: невозможно, чтобы одна и та же вещь вместе была и не была. Я, может быть, найду случай показать вам его пользу; но, чтобы не порывать нити рассуждений Полиандра, не станем отходить от нашего предмета. Спрашивайте же, если вы имеете, что сказать или возразить.

Эпистемон: Раз вы меня вызываете и даже задеваете, я хочу вам показать, что значит разгневанная логика, и в то же время создать вам такие препятствия и трудности, что не только Полиандру, но даже и вам с трудом можно будет оттуда выпутаться. Итак, не будем уходить далеко, но задержимся лучше здесь и серьезно исследуем начала, служащие нам основой, и ваши заключения. С помощью истинной логики и ваших же начал я вам покажу, что все сказанное Полиандром не покоится на законном основании и не заключает ничего. Вы говорите, что существуете, что знаете о своем существовании и знаете посредством того, что сомневаетесь и мыслите. Но знаете ли вы, что значит сомневаться, что значит мыслить?И раз вы не хотите допускать ничего, что не было бы вам достоверно и в совершенстве известно, то как вы можете удостоверяться в своем существовании, опираясь на основания столь темные и, следовательно, столь малодостоверные? Необходимо, чтобы вы сперва научили Полиандра, что такое сомнение, мысль, существование, с тем чтобы его рассуждение приобрело силу доказательства и чтобы он сам мог понять себя прежде, нежели пожелает стать понятным для других.

Полиандр: Вот это превосходит мою понятливость; я признаю себя побежденным, оставляя распутывать этот узел вам с Эпистемоном.

Эвдокс: На этот раз я возьмусь за дело охотно, но при условии, что вы будете судьей нашего спора, ибо я не решаюсь предположить, что Эпистемон сдастся на мои доводы. Кто, как он, преисполнен мнений и предубеждений, тот с большим трудом доверится одному природному свету; уже давно к тому же он привык предпочтительнее подчиняться авторитету, нежели склонять ухо к голосу собственного разума; он более любит вопрошать других, взвешивать произведения древних, чем совещаться с самим собой о суждении, какое должно вынести. И даже с детства он взял за основание только то, что покоится на авторитете его предшественников; скорее свой авторитет он сочтет за довод и захочет, чтобы ему платили ту же дань, какую платил некогда и он. Но я соглашаюсь и думаю в изобилии удовлетворить возражениям, какие предложил вам Эпистемон, если вы дадите ваше согласие на то, что я скажу, и если ваш рассудок в том вас убедит.

Эпистемон: Я не настолько упрям и не настолько туп для убеждения, как вы думаете, и очень охотно позволю удовлетворить себя. Более того, хотя я приводил основания, чтобы вызвать Полиандра, я не желал бы ничего лучшего, как доверить вашему суду нашу тяжбу; я вам позволяю даже признать меня побежденным, как скоро он протянет вам руку? Но пусть он опасается пострадать от обмана и впасть в ошибку, в которой упрекал других, то есть пусть то уважение, какое он к вам питает, он не принимает за убедительный для себя довод.

Эвдокс: Если он опирается на столь слабое основание, то действительно он плохо разумеет свои интересы, и я тотчас отвечу: пусть он этого остерегается. Но достаточно отступлений; вернемся к нашему предмету. Я согласен с вами, Эпистемон, что должно знать, что такое сомнение, мысль, существование, прежде чем полностью убеждать в истине рассуждения: я сомневаюсь, следовательно существую, или, что то же: я мыслю, следовательно существую. Но не станете же вы воображать, будто для приобретения этих предварительных понятий необходимо принуждать и мучить наш ум, чтобы находить ближайший род и существенное различие вещей и из этих элементов составлять истинное определение. Оставим это тому, кто хочет быть профессором или вести школьные диспуты. Но кто желает испытывать вещи сами по себе и судить о них согласно тому, что он о них знает, тот не может быть столь ограниченным, чтобы, всякий раз как он внимательно обратится к вещам, не познавать, что такое сомнение, мысль, существование, и чтобы ему была необходимость изучать логические различия. Сверх того, есть много вещей, которые мы делаем более темными, желая их определить, ибо, вследствие их чрезвычайной простоты в ясности, нам невозможно постигать их лучше, чем самих по себе. Больше того, к числу величайших ошибок, какие можно допустить в науках, следует причислить, быть может, ошибку тех, кто хочет определять то, что должно только просто знать, и кто не может ни отличить ясного от темного, ни того, что в целях познания требует и заслуживает определения от того, что отлично может быть познано само по себе.И вот к числу вещей столь ясных, что они познаются сами по себе, можно отнести сомнение, мысль и существование. Я не представляю себе человека столь тупого, чтобы его нужно было учить тому, что такое существование, прежде чем он сможет заключить и утверждать, что он существует. То же самое относительно сомнения и мышления. Я прибавлю даже, что невозможно изучать эти вещи иначе как на самом себе и быть убежденным иначе чем собственным опытом и тем сознанием или внутренним свидетельством, которое каждый человек носит в самом себе, когда он делает какое-либо наблюдение; подобно тому, как было бы бесполезно определять, что такое белизна, чтобы сделать ее понятной слепому, тогда как для познания ее нам достаточно открыть глаза и увидеть белое, так же точно, чтобы знать, что такое сомнение и мышление, достаточно сомневаться и мыслить. Это нас научает всему, что мы можем знать в этом отношении, и даже говорит нам больше, чем наиболее тонкие определения. И действительно, Полиандр должен был знать эти вещи прежде, чем смог вывести оттуда формулированные им заключения. Наконец, так как мы его выбрали судьей, спросим его, не оставалось ли ему когда-либо неизвестным, что он такое был и что есть.