Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Эвдокс: Ваше сравнение отлично вскрывает первое препятствие, постигающее нас, но вы не указываете средства, которым можно воспользоваться из предосторожности. Кто, думается мне, как ваш художник примется за возобновление картины, тот скорее сперва пройдется губкою, чтобы стереть все нанесенные черты, нежели станет терять время за их исправлением: подобным образом каждому человеку, лишь он достигнет известного предела называемого возрастом знания, должно решиться в добрый час изгнать из своего воображения все несовершенные идеи, какие в нем начертаны были доселе, и начать серьезно формировать новые, хорошо пользуясь всей работой своего рассудка; если это и не поведет к совершенству, то не может, по крайней мере, вовлечь в ошибки, основанные на слабости чувств или на беспорядочности природы.

Эпистемон: Это средство было бы отличным, если бы легко было его применять; но вы не забудьте, что первые мнения, получаемые нашим сознанием, остаются там столь запечатленными, что одной нашей воли недостаточно, чтобы их уничтожить, если она не позаимствуется помощью каких-либо властных доводов.

Эвдокс: Вот я и хочу попытаться представить вам некоторые из доводов; и если вы желаете извлечь пользу из этого собеседования, то нужно, чтобы вы оказали мне ваше внимание и позволили немного потолковать с Полиандром ради того, чтобы я мог сначала ниспровергнуть все знание, приобретенное до сих пор. Так как оно недостаточно для того, чтобы удовлетворить Полиандра, то оно может быть только дурным, и я уподоблю его плохо построенному дому, у которого непрочны устои. Я не знаю лучшего средства исправить дело, как рассыпать все по земле и начать новую постройку; я вовсе не хочу быть одним из тех мелких художников, которые заняты лишь реставрацией старых творений, так как чувствуют себя неспособными приниматься за новое. Но, Полиандр, пока мы работаем над этим разрушением, мы можем посредством того же создать основания, которые должны служить нашему намерению, и приготовить лучшие и наиболее прочные материалы, необходимые для выполнения; угодно ли вам обсудить совместно со мной, каковы наиболее достоверные и доступнейшие для познания истины из всех тех, какие может знать человек?

Полиандр: Найдется ли, кто мог бы сомневаться, что чувственные вещи – я разумею те, которые видимы и осязаемы, – не самые надежные из всех?Я лично буду весьма удивлен, если вы мне с такой же очевидностью покажете нечто из того, что утверждается о Боге или о нашей душе.

Эвдокс: Однако я надеюсь на это; и я нахожу странным, что люди могут быть столь легковерны, чтобы опираться в своем знании на достоверность чувств, так как никто не станет отрицать, что чувства иной раз ошибаются и что мы имеем основания усомниться в тех, кто нас однажды обманул.

Полиандр: Я отлично знаю, что чувства иногда обманывают, если они плохо налажены, когда, например, больному всякая пища кажется горькой, или когда, рассматривая звезды, мы так удалены от них, что они не кажутся нам столь большими, как в действительности, или вообще когда чувства не действуют свободно согласно их природному устройству. Но легко узнать все их недочеты, и последние не препятствуют мне быть вполне уверенным, что я вас вижу, что мы гуляем в этом саду, что нам светит солнце, – короче, что вообще все, предстоящее моим чувствам, истинно.

Эвдокс: Если для вас недостаточно сказать, что чувства нас обманывают в известных случаях, где вы это осознаете, – недостаточно, чтобы испугать вас тем, как бы ни случилось этого же обмана и в других случаях, когда вы не можете о том знать, то я пойду тогда дальше. Разве вы не видели никогда таких душевно больных, которые считали себя разбитыми или имеющими какую-либо часть тела неестественно большого размера; они полагают, что и себя, и все, чего ни касаются, они находят таким, как представляют. Правда, значило бы оскорбить достойного человека, сказав ему, что в нем разума может быть ровно столько, сколько нужно, чтобы убедиться в собственном легковерии, если он сошлется, как и вы, на то, что представляется его чувствам и воображению. Но вы не сочтете дурным, если я спрошу вас: разве вы не погружаетесь в сон, как все люди, и разве вы, спящий, не можете мыслить, что видите и меня или то, как вы гуляете в этом саду и как светит вам солнце, – короче, мыслить все, что вы всегда считаете за достоверное. Разве вы никогда не слыхивали удивленного восклицания в комедиях: «Бодрствую я или сплю!?» Как вы можете быть уверены, что ваша жизнь не продолжительный сон и что все, достигаемое вами с помощью чувств, не ложно, как тогда, когда вы спите? Главный догмат, который вам известен, – это то, что вы постигаете, что сотворены высшим существом; последнее, обладая свойственным ему могуществом, не затруднилось создать нас такими, как я сказал, а не такими, как вы о себе полагаете.

Полиандр: Вот, действительно, доводы, которых достаточно, чтобы опрокинуть все учение Эпистемона, если только он окажется достаточно настойчив в своих взглядах; но что до меня, то я боюсь сделаться излишним мечтателем для человека, который не учился и не привык удалять своего ума от чувственных вещей, если бы я пожелал погрузиться в размышления столь же темные, как темны для меня эти представления.

Эпистемон: Я также полагаю, что очень опасно заходить здесь слишком далеко. Столь всеобщие сомнения привели бы нас к незнанию Сократа или к недостоверности пирронистов; это – пучина, где, мне кажется, не нащупаешь дна.

Эвдокс: Я согласен, что это опасно для тех, кто не знает брода, отправившись без руководства; многие и погибли тут. Но вы не должны опасаться следовать за мной. Подобная боязливость препятствовала большинству ученых приобрести ученье, достаточно очевидное и заслуживающее названия науки, так как, воображая, что за чувственным миром нет ничего более крепкого, на что можно было бы опереть свои мнения, они строили на песке, вместо того чтобы заняться отысканием скал или глины. И не здесь еще должно остановиться. Хотя бы вы и не пожелали более обсуждать высказанные доводы, они в существе дела уже привели к тому, на что я надеялся, если затронули ваше воображение настолько, чтобы их бояться. Ведь это признак, что ваше знание не столь несокрушимо, раз вы страшитесь, что доводы могут подкопать основы, заставляя вас сомневаться во всем; следовательно, вы уже сомневаетесь, и достигнута моя цель – разрушить ваше учение, показав его плохую обоснованность. Но чтобы вы не отказались следовать с большей храбростью, я вас уверю, что эти сомнения, столь страшные первоначально, суть как бы фантомы и пустые образы, появляющиеся ночью благодаря слабому, неверному свету: если вы побежите от них, ваша боязнь последует за вами; а если вы приблизитесь, чтобы коснуться их, вы откроете, что это не что иное, как воздух и тень, и станете в будущем более мужественными при подобной встрече.